Томас Берджер - Маленький Большой Человек
Так или примерно так рассуждал, а, вернее, даже не рассуждал (потому что и рассуждать-то было нечего) мой обреченный собутыльник. Я говорю «обреченный», потому как и сам он чувствовал себя таковым.
Обратившись лицом к солнцу немым языком жестов, он произнес:
– Недолго осталось мне видеть тебя.
Я понял, что ещё чуть-чуть, и он запоет песню смерти, поэтому поскорей вернул ему флягу, одновременно объясняя, что-то, о чем он собирается петь, произойдет, по крайней мере, не раньше, чем опустеют огромные бочки на пристани. С этим трудно было не согласиться, и он незамедлительно внес свою лепту в их окончательное опустошение.
– А много ли Лакотов выйдут против Кастера? – спросил я, выждав момент, когда он слегка отвлекся от процесса.
– Много,- показал он,- очень много. Как звёзд на небе…
В ответ я тогда махнул рукой в сторону лагеря: посмотри, мол, сколько там солдат! И ещё идут: и с запада и с юга…
Тесак помотал головой:
– Всё равно нам конец… – Он немного помолчал и добавил: – Плохо, очень плохо он поступил…
Далее он показал, что Кастер с отрядом своих воинов пришёл в его стойбище, сделал богатые подарки и пообещал, что ещё до конца месяца уничтожит всех Лакотов, этих заклятых врагов родного племени Кровавого Тесака, и когда это случится, американский народ изберёт его Президентом.
Что ж, теперь-то мы знаем, как оно все обернулось, а тогда… Я бы сказал, что шансов на президентство у Кастера было предостаточно, все шансы были его! Вспомним, в Белый Дом он уже попал за свои подвиги на Уошито, а уничтожение Лакотов, этого последнего, но грозного оплота индейцев, да ещё в столетие независимости от короны – то было бы делом, перед которым даже Уошитская резня показалась бы детской забавой.
Добавьте сюда все неприятности Гранта, особенно эту историю с его братцем, и вы сразу согласитесь со мной, что самые честолюбивые планы Кастера были далеко не похвальбой пленного индейца, а трезвым расчетом самого что ни на есть трезвого ума. Особенно, если такую победу преподнести как личный подарок американцам к…
– Это будет до четвертого июля! – воскликнул я.- Незадолго до праздника, понимаешь, Тесак?
Тесак не понимал. Среди белых у негр друзей не было, только я да Кастер, и по-английски он знал лишь несколько простейших слов. Я перекинулся на язык жестов, однако тут же споткнулся о слово «июль» – вот что оно обозначает, хоть вы мне можете сказать? То-то… И тут мне пришло в голову изобразить его по-шайенски. Шайены называют июль «луной, когда у буф-фало брачные игры». Так что приставил я себе рога, помычал, а потом показал на пальцах как спариваются (это вам любой школьник покажет), ну, а затем уж указал на луну, после чего отогнул четыре пальца в знак четырех дней. Вот, дескать, и будет день «Д». Но что толку объяснять Ри про летоисчисление, когда они даже не понимают такой элементарной вещи, как гигиена, в общем, ни хрена этот Тесак не понял, и когда я показал ему, как палят пушки (в смысле салюта), он похабно осклабился и выпалил чуть не весь свой запас английских слов:
– Напился, скотина?!
У меня и челюсть отвисла.
«Сейчас дам, «скотина» – подумал я, собираясь расквасить эту похабную пьяную рожу. Но передумал. Чем же я тогда отличаюсь от тех белых, кто подначивал несчастного Тесака, пользуясь его языковой беспомощностью?
– Допивай уже, страхолюдина! – ласково улыбнулся я и даже помог ему держать флягу.
Он вылакал все до последней капли, закатил свой орлиный взор, и не успев сказать спасибо за угощение, отошёл ко сну.
Вхбдя в положение, я решил его более не беспокоить, а только разрядил ему ружьишко, чтобы он чего доброго спросонья не покалечился сам и не покалечил других, и бережно устроил его в более презентабельную позицию… Тут-то я и заметил, что виски у него седые.
Наша беседа прошла не зря и дала мне обильную пищу для размышления. Не то, чтобы меня поразил пессимизм Тесака – чего-то такого можно ожидать от любого солдата перед любым сражением – скорее, это был даже не пессимизм, а просто-таки непоколебимая уверенность в поражении. А ведь перед Уошито подобных настроений среди индейских сторонников Кастера не наблюдалось.;. В медицине такое дело, как сказала бы наша медицинская глиста, называется симптомом, а симптома без синдрома, как известно, не бывает. И тут я понял одну, а вернее, даже две чрезвычайно важных вещи. Неважно, сколько Лакотов и Шайенов соберутся против Кастера, то есть, важно, но не настолько, чтобы решить исход сражения: ибо все они, сколько бы их не набралось, говоря армейским языком, были без понятия о тактике, дисциплине и взаимодействии войск, это раз. Кроме дохлых ружей не было у них ровным счетом ничего, даже отдаленно сопоставимого с современной артиллерией – это два. А в третьих,- индейские воины были обременены и женами, и детьми, и всяким прочим скарбом, вот и выходило, что сколько их не собери, все это – пушечное мясо. Нет, вовсе не звездного их числа страшился пьяный,- пьяный, а умный Кровавый Тесак!
И теперь я открою вам совершенно дикую, невероятную, нелепую, но единственно истинную причину того, чему суждено было случиться в канун великой годовщины. Причина эта называется Кастер… А вернее,- его голова. А ещё вернее – причёска… Да-да, я не смеюсь. И пусть всякие там писаки твердят чего угодно, не верьте им: все – ерунда! А мне врать незачем. То было второе озарение, посетившее меня после беседы с Тесаком. И тогда я совершил, может, и не героический, Но кажется главный поступок в своей жизни. И не побоюсь сказать, что именно он, этот мой поступок, повлиял на исход того поистине великого события…
Поступок тот не был делом ни рук моих, ни ног моих, ни ножа, ни револьвера, ни ружья, ни даже слова – то был Поступок Мысли. И состоял он в том, что я отказался от своей давно лелеемой мечты – убить Кастера. Я взвесил всю известную мне диспозицию. И решил, что сделать это сейчас – означало бы совершить самое гнусное предательство по отношению к тем, ради кого я и должен был это сделать.
Едва спустившись с трапа «Дальнего Запада», я сразу же уловил витавший в воздухе дух недовольства: солдаты – те открыто костили Кастера за его злокозненный приказ, из-за которого солдатская жизнь, и без того безрадостная, превратилась в сущий «сухой» кошмар, и что их особенно угнетало, так это недосягаемая близость полковой казны. «Это что ж получается? – рассуждали самые ретивые,- выходит, если тебя укусит змея или, что ещё хуже, выпотрошит лазутчик, то это что ж – забесплатно?!» «Слыхали,- многозначительно шептали другие,- тут бочки сгружают, а жалованья – шиш тебе! Эдак краснорожие нас нарочно заморят – от жажды подохнем тут все!» «Да-а, а в Бисмарке мы бы славно покутили!» – подливая масла в огонь заключали третьи…
