Владимир Санин - Сборник "Семьдесят два градуса ниже нуля"
Семенов достал из аптечки марлевые тампоны, смочил их в чайной заварке и осторожно приложил к глазам. Вроде немного легче. Лицо – черт с ним, не в кино сниматься, глаза бы не повредило.
Можно ли было предотвратить тот роковой взрыв? Семенов еще раз подумал, тщательно проанализировал все обстоятельства и пришел к выводу: да, можно, если бы не та примерзшая бочка. От жары она лопнула, бензин взорвался и создал столь высокую температуру, что полопались и емкости с соляром. Будь под рукой лом или кирка… Вдруг Семенов понял, что его тогда толкнуло хватать Филатова и бежать без оглядки: раскаленный бок той самой бочки, раскаленный настолько, что вспыхнула промасленная Венина рукавица…
А в объяснении напишешь это? Недоверчиво улыбнутся, у страха глаза велики – скажут… Ну, такое обвинение вряд ли кто бросит, а что про себя подумают?
Несмотря на терзавшую его боль и мрачные мысли, Семенов улыбнулся: вспомнил, как на одной станции первачок разжигал непослушный газовый камин, плеснул в него бензин и в полминуты сгорела жилая палатка с раскладушками и личными вещами. Первачок был совсем зеленый, ребята его пожалели и попросили то дело замять. И акт был написан такой: пожар – дело рук медведя, следы которого в изобилии петляли вокруг палатки. Видимо, медведь хотел в палатку заглянуть, дернул за меховой полог и опрокинул камин. Поверили тому акту или не поверили – другой вопрос, но первачок был спасен и в последствии очень неплохо отработал свой грех – Саша Бармин…
Основная часть бочек с топливом находилась в отдаленном месте, и теперь, когда дизельная взорвалась, главных опасностей оказалось две.
Ветер нес, швырял в сторону кают-компании жар и пылающие осколки, и половину людей Семенов оставил здесь с наказом поливать стены водой и из огнетушителей. А остальных повел к сугробу, куда стекал ручей горящего соляра. В сугробе, накрытом брезентом, находились баллоны с кислородом, ацетиленом и пропаном, и, если они взорвутся. Льдина взлетит на воздух, как корабль, в пороховой погреб которого попал снаряд.
Сначала выстроили цепочку с ведрами и пытались сбить пламя водой – куда там, будто не воду, а масло в костер подливаешь! Тогда Семенов сорвал брезент и швырнул его на подступавший огонь, который стал задыхаться и дал людям выигрыш во времени. Баллоны весили килограммов под девяносто, но их отбрасывали словно спички: опасность была слишком очевидной, и силы людей удесятерились. А огонь подмял под себя брезент и побежал следом, настигал и лизал языком стальные тела баллонов, и люди хватали их, оттаскивали еще на метры и сантиметры, – и так до тех пор, пока огонь не остался без пищи.
Тогда Семенов оглянулся и увидел, что Кирюшкин со своей группой отстоял кают-компанию, издыхающий огонь ничего не мог поделать с мокрыми стенами. Но один огненный ручей подполз и принялся за аварийный склад у тороса, а другой украдкой подбирался к волокуше, на которой стояли два запасных движка. Семенов – бегом туда, но Бармин намного его опередил, впрягся в волокушу и, как трактор, увел от огня бесценные движки.
И в ту же секунду в аварийном складе взорвались три канистры с бензином. Вспыхнул трехметровый торос, и горящая многотонная глыба голубого льда словцо увенчала столкновение противоположных стихий – огня и воды… Все это продолжалось от силы минут пятнадцать, прикинул Семенов. А точнее можно спросить у Кости Томилина, он знает, сколько длилась та пленка. К обеду, как раз перед тем, как дизельная запылала, он принес в кают-компанию транзисторный магнитофон, запустил на полную мощность любимые всеми записи Аркадия Райкина, и весь пожар прошел под раскаты хохота. А Костя никак не мог прекратить это кощунство, потому что таскал бочки и баллоны. А когда отгремел последний раскат, огонь обессилел и над станцией воцарилась тишина.
Соляр прогорел, ветер стих, и яркое летнее солнце осветило Льдину. Майна, образовавшаяся на том месте, где стояла дизельная, еще дымилась, снег под ногами почернел от копоти; оранжевая змея кабеля, тянувшаяся от бывшей дизельной, щетинилась лопнувшими жилами, повсюду валялись бесформенные осколки, пустые ведра и беспорядочно разбросанные баллоны, бочки. Первым делом Семенов установил наличие людей: все живы. Травмированных было много, но больше по пустякам: Дугин вывихнул палец. Осокину прожгло щеку, Груздеву, который выбежал на пожар без шапки, подпалило шевелюру, слегка пострадали от огня Томилин и Рахманов. Некоторые работали в воде, другие в суматохе проваливались в снежницы – тем Семенов велел немедленно переодеться и выпить спирту.
Больше всех досталось Филатову. Пока горело, никто не обращал внимания на его руку, а кончился пожар – ахнули: кроваво-черная пятерня без кожи…
Вновь, в который раз за три зимовки, Филатов не давал Семенову покоя. Плюс-минус, актив-пассив… не послужной список у этого парня, а путаная бухгалтерская ведомость! То: «Кому это надо, кто нам за это спасибо скажет?», то – с головой в огонь.
Поняв, что заснуть ему не удастся, Семенов оделся и пошел в медпункт. Филатов лежал на нарах, лицо его резко осунулось, а рука, на которую Семенов старался не смотреть, лежала поверх белой простыни. Рядом сидел Томилин, а Бармин хлопотал над чаем.
– Чай, кофе, Николаич?
– Давай кофе. Что на радиостанции. Костя?
– Нормально. Личных радиограмм две штуки за вахту, Веню, – он кивнул на Филатова, – с рождением поздравляют.
– В субботу за ужином всей станцией чествовать будем, – уловив многозначительный взгляд Томилина, сказал Семенов.
– Учитывая обстоятельства… – начал Томилин и продолжил морзянкой – согнутым пальцем по столу.
– Вымогатель, – засмеялся Семенов, – Саша, нам по двадцать пять, Вене пятьдесят… Твое здоровье, Веня.
– Спасибо. – Филатов чуть улыбнулся. – Вот док грозится через две недели на работу выгнать. Не брешешь?
– Через две недели? – возмутился Бармин. – От силы десять дней, симулянт несчастный!
– Вот видите, – обрадовался Филатов. – Брехун, конечно, а все равно приятно. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», – как сочинил один умный человек. Вы-то как, Сергей Николаич?
– На конкурс красоты не собираюсь, а в больничном доктор отказал.
– Не поволоки вы меня тогда, – сказал Филатов, – некого было бы с рождением поздравлять.
– Сочтемся славою, Веня.
– Моя вахта была.
– В том, что мачта упала, твоей вины нет.
– На кого ж собак будут вешать?
– Как положено, на начальника.
– Это несправедливо.
– Не беспокойся, шея у меня тренированная, выдержит… Очень болит?
