Джером Джером - Трое на четырёх колёсах
Покончив с транспортом, мы перешли к вопросу о багаже.
— Составим список, — сказал Джордж, приготовившись писать.
Этой премудрости обучил их я, а меня, много лет назад — дядюшка Поджер.
«Всегда, прежде чем паковать вещи, — говаривал дядюшка, — составь список».
Скрупулезный это был человек.
«Возьми лист бумаги, — он всегда начинал с самого начала, — и запиши все, что тебе может понадобиться, затем просмотри список еще раз и вычеркни то, без чего можно обойтись. Представь, что ты ложишься спать, — что тебе надо? Отлично, запиши и это, да не забудь, что белье придется менять. Ты встал — что ты делаешь? Умываешься. Чем? Мылом. Пиши: «Мыло». И так дальше. Затем переходи к одежде. Начни с ног. Что ты носишь на ногах? Ботинки, туфли, носки — запиши все это. И так, пока не дойдешь до головы. Что еще надо человеку, кроме одежды? Немного бренди. Запиши и бренди. Штопор. Пиши: «Штопор», чтобы не пришлось открывать бутылку зубами».
Сам дядюшка Поджер неукоснительно придерживался этого плана. Составив список, он, следуя собственному совету, внимательно его просматривал, а затем вычеркивал то, без чего можно обойтись.
После этого список терялся.
— Самое необходимое, — сказал Джордж, — возьмем с собой на велосипеды, а тяжелые вещи будем отправлять из города в город багажом.
— Тут следует быть осторожным, — предупредил я, — был у меня один знакомый…
Гаррис посмотрел на часы.
— О твоем знакомом мы поговорим на пароходе, — перебил он. — Через полчаса мне надо встретить Клару на вокзале Ватерлоо.
— Мой рассказ не займет и получаса, — возмутился я. — Это правдивая история, и я…
— Успеешь еще рассказать, — сказал Джордж. — Говорят, в Шварцвальде по вечерам бывают дожди, тогда ты нас и развлечешь. А сейчас надо дописать список.
Стоит мне начать эту историю, как меня обязательно кто-нибудь перебивает. А ведь история эта произошла на самом деле.
Глава III
В понедельник днем ко мне зашел Гаррис, который теребил рекламный проспект какой-то велосипедной фирмы.
Я сказал:
— Послушай меня и выбрось его из головы.
— Что выбросить из головы?
— Патентованное, новейшее, революционное, не имеющее себе равных приспособление для доверчивых дураков, рекламу которого ты держишь в руке.
— Ну, не скажи: на спуске без тормозов не обойтись, а спуски у нас будут.
— Согласен, тормоз нам не помешает — в отличие от этого твоего мудреного механизма, который отказывает всякий раз, когда это необходимо.
— Эта штука срабатывает автоматически.
— Можешь мне не объяснять. Сердцем чувствую, что выйдет из этого «автоматизма». На подъеме патентованное средство намертво заклинит колесо, и придется тащить машину на себе Горный воздух на перевале пойдет механизму на пользу, и он придет в себя. На спуске он задумается о том, что успел уже натворить дел. Его начнут мучить угрызения совести: «Какой из меня тормоз? Разве я помогаю этим людям? Им от меня одни хлопоты. Дрянь я, а не тормоз», — и без предупреждения вцепится в колесо. Вот как поведет себя твой тормоз. Забудь о нем. Парень ты неплохой, — добавил я, — но есть у тебя один недостаток.
— Какой еще недостаток?
— Твоя доверчивость. Ты веришь любой рекламе. Все эти экспериментальные устройства, все эти штучки, которые выдумали помешанные на велосипедах ослы, ты испытал на собственной шкуре. Нет сомнений, твой ангел-хранитель могуч и заботлив, но поверь, всему есть предел, не стоит более искушать его. С тех пор как ты купил велосипед, дел у него прибавилось. Дай ему немного прийти в себя.
— Если бы все рассуждали так, как ты, — возразил он, — никакого прогресса бы не было. Если бы никто не испытывал изобретений, мы бы ходили в звериных шкурах. Лишь благодаря…
— Мне заранее известно все, что ты скажешь, — перебил его я. — До тридцати пяти еще можно ставить над собой опыты, но после человек вправе подумать и о себе. Мы свой долг перед человечеством выполнили, уж ты во всяком случае. Кто подорвался на патентованной газовой фаре?
— Верно, но тут я сам виноват; по-моему, я переусердствовал с болтами.
— Охотно верю. Если что-то можно завинтить не так как надо, то ты это непременно сделаешь. В нашем споре это веский довод в мою пользу. Я же не видел, что ты там учинил с этой фарой; я лишь знаю, что мы тихо-мирно ехали по Уитби-роуд, беседовали о Тридцатилетней войне, и вдруг твоя фара грохнула, как будто из пистолета выстрелили. От неожиданности я свалился в канаву. Никогда не забуду лица миссис Гаррис, когда я говорил ей, что ничего страшного не произошло, волноваться не следует — тебя внесут на носилках наверх, а врач с сестрой будут с минуты на минуту.
Кстати, жаль, что ты не подобрал эту фару. Хотелось бы разобраться, почему она рванула.
— Некогда было ползать собирать осколки. Чтобы собрать все, что от фары осталось, ушло бы как минимум часа два. Что же касается того, почему она рванула, то уже сам по себе факт, что фару рекламировали как самую безопасную, свидетельствовал о неизбежности аварии. Тебе, разумеется, это в голову не пришло. А еще была электрическая фара… — продолжал я.
— Ну уж эта-то светила отлично, — подхватил Гаррис. — Ты же сам говорил.
— Днем на Кингз-роуд в Брайтоне она светила преотлично, даже лошадь испугалась. Когда же стемнело и мы выехали за Кемп-Таун, фара погасла, и тебя вызывали в суд за езду без освещения. Может, ты не забыл, как мы погожими летними днями катались по городу. В светлое время суток фара старалась изо всех сил. Зато к наступлению сумерек, когда полагается включать освещение, она, естественно, выдыхалась.
— Да, вела она себя не ахти, эта чертова фара, — буркнул Гаррис. — Что было, то было.
— «Не ахти» — еще мягко сказано… А потом на смену фарам пришли седла, — решил добить я его. — Скажи-ка, были ли такие седла, которых ты не испробовал?
— У меня есть заветная мечта, — признался он. — Подобрать седло, на котором удобно сидеть.
— И не мечтай: мир, в котором мы живем, далек от совершенства; здесь все перемешалось — и радость и горе. Кто знает, может быть, за морем есть чудесная страна, где седла делают из радуги на облачной подушке; в нашем же мире приходится привыкать к чему-нибудь более жесткому. Взять хотя бы то седло, которое ты приобрел в Бирмингеме; то самое, что состояло из двух половинок и походило на пару говяжьих почек.
