Зинаида Шишова - Великое плавание
Нужно было почувствовать себя очень одиноким для того, чтобы искать расположения такого ничтожного матроса, как я.
— Мессир, — ответил я, — что пользы вам в моем присутствии, если я день и ночь думаю о моем покинутом товарище и ни о чем другом не могу говорить?
— Наши испытания приходят к концу, — продолжал адмирал, поднявшись с постели и подходя к столу. — Вот, — сказал он, садясь в кресло и разворачивая на столе карту. — Это набросок Тосканелли, а вот чертежи Бегайма. Я всегда говорил, что земля мала, не понадобится и пяти месяцев пути, чтобы, обогнув ее по экватору, вернуться на родину с другой стороны. Я исправил карту Бегайма. Вот видишь, здесь нанесены новые острова, а это вот Куба, или Катай, как правильно следует именовать этот берег. Открытие, сделанное мной, заставит замолчать моих врагов. Вернувшись в Изабеллу и водворив там порядок, которого брат мой Диего, конечно, не сумел поддержать, я займусь своими делами. У меня есть кое-какие планы относительно преобразования нашей армии. Разобравшись в своих бумагах и отослав королям донесение обо всех наших открытиях, я буду немного посвободнее. И тогда, клянусь тебе, вооружив небольшой отряд, я немедленно отправлюсь на поиски Орниччо.
— Мой друг и заботы о нем стоят у меня на первом месте, мессир, а у вас на последнем, — сказал я упрямо. — Из этого я заключаю, что, находясь постоянно у вас на глазах, я лишний раз буду вызывать в вас досаду, и вы хорошо делаете, что отпускаете надоевшего вам слугу.
— Негодный мальчишка! — воскликнул адмирал, багровея и ударяя рукой по столу. — Как позволяешь ты себе говорить таким образом со своим господином! Я вытащил тебя из грязи, я приблизил тебя к своей особе. Знатнейшие гранды Испании почитают за честь говорить со мной, ее величество королева оставляет все свои дела, чтобы выслушать меня, мне разрешено сидеть в присутствии государей! Ты был со мной во время первого путешествия и видел мое возвращение в Европу. Ты шел впереди моего коня, когда знатнейшие дамы Испании устилали мою дорогу своими плащами. Но что мне благоволение сильных мира сего?! Разве не был ты свидетелем того, что рука божья неустанно ведет меня… «Камо пойду от духа твоего, — воскликнул адмирал, — и от лица твоего камо бежу? Аще взыду на небо — ты тамо еси. Аще сниду во ад — ты тамо еси. Аще возьму крыле мои рано и вселюся в последниx моря, и там бо рука твоя удержит мя и наставит мя десница твоя!»
Это был псалом Давида, который господин часто повторял во время своих ночных бдений.
— Бедный, бедный! — сказал он, обращая на меня свой взгляд. — Как не понимаешь ты, что я избран для великих дел и неразумно отрывать меня от них ради какого-то мальчишки!.. Разве не присутствовал ты при предсказаниях мавра и не видел короны, которой суждено увенчать мою голову? А линии, исчезнувшие с карты? Разве этого не достаточно, чтобы убедить тебя, что на мне почил дух божий? Как же хочешь ты, чтобы я занимал свои мысли переживаниями ничтожнейшего из ничтожнейших? Разве слон, ступая своей тяжелой ногой, может думать о муравье, которого он, может быть, раздавит в своем победном шествии?!
Прежний огонь загорелся в голубых глазах адмирала. Выпрямив стан, с гордо откинутой головой, он стал походить на адмирала Кристоваля Колона, которого я знал до того, как его истомила лихорадка и иссушило страшное солнце.
— Следует ли мне так понимать вас, господин, — спросил я, — что высокие дела не оставляют вам времени позаботиться о том, кто для вас готов был пожертвовать своей жизнью?
Мои вызывающие слова тотчас же согнали добрую улыбку с лица адмирала, и, нахмурившись, он сказал:
— Что бы я ни думал и что бы ни собирался предпринимать в дальнейшем, тебе я не стану давать отчет в своих мыслях и поступках. Что мне за дело до жизни Орниччо, твоей и еще сотни вам подобных! Ты прав, такой избалованный слуга не может уже хорошо служить господину. Завтра ты пришлешь ко мне Хуана Росу. Жалко, что здесь нет Хуана Яньеса.
Если бы не последние слова господина, я, может быть, спокойно вышел бы из каюты. Но упоминание о Яньесе Кроте взбудоражило меня. Я остановился в дверях, слыша, как где-то в горле стучит мое сердце.
— Хуан Яньес отличный слуга! — сказал я. — И, хотя нельзя говорить дурно о мертвых, я много мог бы вам сообщить о нем. И о карте, которую вы мне велели перерисовать в Палосе, и об исчезновении морских течений, а также и о золотой короне, которую предсказал вам мавр. Если вы сочтете это непочтительным с моей стороны, вы немедленно велите мне замолчать.
Взглянув на адмирала, я увидел, что кровь мгновенно сбежала с его лица и потом опять вернулась, окрасив его щеки в багровый цвет.
— Говори! — произнес он.
— Когда господин отказывает слуге, — продолжал я, отлично понимая, что этого не должен говорить, — то он перечисляет все его проступки, всю разбитую посуду, пропавшие вещи и неаккуратно выполненные поручения. Вы были так великодушны, господин, что, отпуская меня, не сделали никаких замечаний относительно моих провинностей. Но моя собственная совесть мешает мне уйти от вас, не исповедовавшись перед вами в своих проступках. Говорить мне дальше?
— Говори! — велел адмирал, и что-то жалкое и тревожное промелькнуло в его взгляде.
Я почувствовал стеснение в сердце, пот выступил у меня на лбу. Как хорошо было бы, если бы адмирал затопал на меня ногами и выгнал из каюты!
Не лучше ли мне упасть к его ногам и вымолить прощение? Имею ли я право смущать покой этой гордой души?..
Но разве жалкий муравей хоть на одну минуту может смутить покой наступающего на него слона?
— С чего мне начать? — спросил я в надежде, что господин немедленно велит мне замолчать.
— Ты упомянул о карте Кальвахары, — сказал адмирал. — Объясни, что ты имел в виду.
— Господин, — начал я, — в Палосе вы мне приказали перерисовать карту. Она принадлежала человеку, больному проказой.
— Да, — перебил он меня, — я знаю, я виноват перед тобой. Но разве ты поймешь побуждения, которые руководили мной?
Он взял со стола карту нашего путешествия и нотариальный документ и, как видно, хотел мне что-то объяснить.
— Эту карту похитил у вас, — сказал я, — Яньес Крот, которого вы считали таким верным слугой. Он подменил ее другой, на которой не были нанесены ни морские течения, ни градусы широты и долготы. Отсутствовали на ней и острова, которые я так тщательно вырисовывал на вашей карте. Не думаю, чтобы Крот мог сам вычертить вторую карту, но кто бы это ни сделал — сделал для того, чтобы сбить вас с правильного пути. Вы же сочли это за проявление промысла божьего.
