Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
«Видно» другой череп или орех, что ли, взял коптить», — решил Тишка.
Но тут вдруг кто-то схватил его за ногу и с силой потянул книзу. Тишка так испугался, что упал на землю, думая, что это зверь.
Но то был не зверь, а Ята, который тащил его прочь от этого таинственного места, повторяя все время одно слово: «Табу! Табу!» (Нельзя!).
Так, держа Тишку за руку, он привел его на берег, все время что-то тревожно бормоча по-своему, усадил в свою кану и отпихнулся длинным веслом от берега.
...Была глубокая ночь, когда часовой, стоявший на борту «Дианы», услышал плеск весел и тихие человеческие голоса.
— Кто гребет? — громко спросил он. В ответ послышался голос Тишки:
— Симанов, ты? Это, слышь, я, Тихон. Доложи вахтенному офицеру, чтобы пустил на шлюп.
— Где ты пропадал? — спросил Симанов.
— Потом все обскажу, — отвечал Тихон. — Иди доложись.
— А это кто с тобой? — не унимался Симанов.
— Это Ята, парнишка Гунамов.
— Ох, парень! — вздохнул Симанов. — Непутевый ты какой-то. Мы уже думали, что тебя на берегу схватили. На шлюпе полное беспокойство. Сам Василий Михайлович не спит из-за тебя. Макаров чуть не плакал, как пошел тебя искать на шлюпке. Баркас вдогон послали, и сен минут в заливе тебя ищут, а ты гуляешь с черными ребятами.
Услышавший этот разговор Рудаков тотчас же приказал спустить штормовой трап, а сам пошел доложить Головнину, что Тишка нашелся.
— Где ты пропадал? Гляди, сколь много хлопот всем наделал! — с напускной строгостью обрушился Василий Михайлович на Тишку, радуясь в душе, что тот нашелся живым и невредимым.
Тишка смущенно молчал.
— Говори! Чего же ты молчишь?
— И сам не знаю, — простодушно отвечал Тишка.
— Путаешь. Рассказывай, где ты был, — продолжал свой допрос Головнин.
— Вы сказали, что дорого дадите, чтобы вызнать, что там делается, на носу...
— На мысу, а не на носу. Ну? Дальше!
— Ну, я и остался поглядеть.
И когда Тишка рассказал, как было дело, то Василий Михайлович заметил:
— Счастье твое, что тебя встретил Ята.
— Он, слышь, за мной доглядал все время, — пояснил Тишка.
— А то бы и твою умную голову закоптил старик.
— Може, и закоптил бы, — согласился Тишка. — Разве они что разумеют?
— Чем же ты думаешь отдарить Яту за твое спасение? Кстати, где же он? Ведь вы были вдвоем.
— Уплыл, как я ступил на трап. Ему тоже от своих хорониться надо. А отдаривать, так за что? Разве я его просил?
— Так ведь он же тебя спас! — изумился Головнин.
— Ну, хотел дать одну пуговицу, а раз вы так говорите, то теперь дам две, вот и квит.
— Нет, пуговицы за такую услугу мало, — сказал Василии Михайлович. — Сними у меня со стены охотничий нож в блестящих ножнах и отдай ему. Он и мне руки развязал.
— Как прикажете,— согласился Тихон, — А по-моему, так зря это, право... Мы ведь, знаешь, что с этим Ятой?
— Что? Чего еще натворил? — испугался Головнин.
— Не-ет... — улыбнулся Тишка. — Мы теперь с ним вроде как братья.
— Братья? — удивился Василий Михайлович. — Когда же вы успели побрататься?
— А я болей уж не Тихон, а Ята, а он Тихон, — не выдержав, засмеялся Тишка.
— Вы обменялись именами! — догадался Головнин, вспомнив весьма распространенный на островах Тихого океана обычаи братанья.
— Ага. Продал черному душу, — неожиданно вздохнул Тишка.
— Когда же это вы обменялись?
— А даве, как вы сидели в гостях у Гунамы.
— Как же ты теперь покажешься матери? — улыбнулся Головнин.
— Матери я не скажу. Только вы уж тоже... Василий Михайлович обещал молчать. Восток уже посветлел.
— Гляди, уж светает, — сказал Головнин Тишке. — Из-за тебя я гонял всю ночь шлюпку да баркас с людьми, их и до сих пор нет. И сам не спал. Чтобы ты у меня больше не дурил! Иди спать. Потом поедешь с командой брать воду для шлюпа.
Утром всей командой съехали на берег. Тишка сидел в шлюпке рядом с Макаровым. Тот, обняв его одной рукой за плечи, говорил, заглядывая Тишке в лицо:
— Ну-ка, кажи свою образину. Эх, дура, дура!
Он любовно дернул Тишку за нос, надвинул шапку на глаза и, хлопнув по спине, сказал, глядя на смеющихся матросов:
— Видели вы дурость рязанскую?
Островитяне и на этот раз встретили матросов вполне дружелюбно, называя многих ив них по именам. Теперь все они оставили свое оружие в лесу. Когда матросы начали набирать воду из ближайшего источника, многие островитяне вызвались таскать налитые боченки, за что распоряжавшийся наливом Рудаков выдавал им по две бисеринки с бочонка, и дикари были вполне довольны этой платой.
В то же время Хлебников со Средним, сделав по поручению Головнина промеры и описание гавани, определились астрономически. Данные эти окончательно убедили Головнина в том, что он действительно находится в гавани, открытой Куком.
На этот раз Василий Михайлович задержался на шлюпе дольше обыкновенного, так как еще не был готов костюм, заказанный им матросу Макарову, который был не только хорошим моряком, но и умел портняжить, подобно Шкаеву.
Заказ этот был таков, что пока Макаров выполнял его, вокруг все время толпился народ и слышались громкие возгласы и смех.
— Сюда пришей вон энтот лоскуток.
— А сюда вот эту ленточку приторочь.
— Нет, сюда красивей будет матросскую пуговицу присобачить, а под ней крючок.
— Теперь, — улыбался Головнин, — мне будет чем одарить Гунаму, а то вчера увидел на мне форменную куртку с блестящими пуговицами, так не мог оторвать глаз.
Для подарка был выбран простой госпитальный халат, который Василий Михайлович велел Макарову обшить яркими лентами и насадить на него как можно больше медных пуговиц, крючков и прочих блестящих вещей. К этому наряду был изготовлен и головной убор из белой холстины в виде чалмы, украшенный множеством пестрых лоскутков.
Когда Головнин облекся в сшитый для него наряд, матросы, фыркая, почтительно отворачивались, чтобы не расхохотаться при командире. Тишка же открыто смеялся, не имея сил удержаться.
На берегу наряд Василия Михайловича произвел совершенно другое впечатление. Островитяне встретили его восторженными криками: «Эввау! Эввау!» — и окружили со всех сторон.
Десятки черных рук протянулись к нему: каждому хотелось прикоснуться к такой роскоши.
А Гунама впился в него глазами, тыкал пальцем Головнину в грудь и, задыхаясь от восторга, твердил:
— Арроман! Арроман!
Видно было, что ему страшно хочется получить такой наряд, но нехватает смелости попросить столь великолепную вещь в собственность. Наконец, собравшись с духом, он стал просить Головнина подарить ему этот костюм.
