Петр Семенов-Тян-Шанский - Путешествие в Тянь-Шань
К вечеру мы достигли реки Табульгаты, повернули на север в ее долину, поднялись по ней и, дойдя до лесной зоны, расположились там на ночлег в прекрасной еловой роще. Всю ночь шел дождь.
19 июня был один из очень удачных дней моего путешествия. Погода к 9 часам утра совершенно разгулялась, и мы принялись за исследование интересной долины и восхождение на высокий Табульгатинский перевал, о котором нам, впрочем, говорили, что он легче только что исследованного мной Шатинского. Около нашего ночлега растительность лесной зоны имела уже горный и даже субальпийский характер, но далее, с исчезновением лесной растительности, она постепенно перешла в высокоальпийскую. При тщательном исследовании перехода этой растительности от лесной зоны к альпийской мне удалось открыть в этот день (19 июня) шесть совершенно новых видов растений: четыре еще в лесной, а два в альпийской зоне. Растения эти получили впоследствии следующие названия: одно из семейства дымянковых (Fumariaceae) названо моим именем (Corydalis semenovi); второе, из рода астрагалов семейства бобовых (Leguminosae), названо Oxytropis heteropoda; третье, из семейства зонтичных (Umbelliferae), названо Peucedanum transiliense; четвертое, также зонтичное, оказалось новым, дотоле неизвестным родом, названным моим именем Semenovia tfansiliensis; пятое, из семейства сложноцветных (Compositae), названо Tanacetum transiliense; наконец, шестое, луковичное, принадлежало к семейству лилейных (Liliaceae) и названо Orithyia heterophylla.
В этот день я собрал много растений в лесной и альпийской зонах. Из собранных в лесной зоне: а) четыре вида оказались по своему географическому распространению совершенно местными, так как они были вновь открыты; б) пять видов были уже ранее найденными в Алтае, а отчасти в Тарбагатае;[53] в) семь видов распространены по всему Алтайско-Саянскому нагорью;[54] г) пять видов распространены в той же алтайско-саянской системе, но сверх того встречаются еще и на Кавказе;[55] д) два вида типичные полярные сибирские, переходящие и в Америку и восходящие на азиатские горные хребты;[56] е) девять видов принадлежат к европейско-сибирским полярным видам, восходящим на азиатские, а отчасти и на европейские горные хребты;[57] ж) одиннадцать видов принадлежали к довольно обыкновенным формам нашего европейско-русского Полесья, распространенным и в Сибири;[58] з) наконец, три вида оказались степными русскими, достигающими через азиатские степи до Заилийского Алатау.[59]
Поднимаясь по долине, мы часа через два достигли предела лесной растительности, а затем во 2-м часу пополудни – и вершины перевала. Здесь я сделал гипсометрическое измерение, которое дало мне для этой вершины 2750 метров абсолютной высоты. Термометр в этом часу показывал 7,5 °C. На перевале, начиная от предела лесной растительности, я сделал чрезвычайно интересный сбор высокоальпийских растений. Из собранных мной в альпийской зоне Курментинского горного прохода 31 вида растений оказалось: а) два местных, вновь открытых в этот день (19 июня); б) один также местный, уже найденный мной за несколько дней в Тянь-Шане;[60] в) пять гималайских форм;[61] г) один вид был до того найден Карелиным только в Тарбагатае и мной в Тянь-Шане;[62] д) два вида были до того найдены ботаником Бунге только в восточном Алтае на реке Чуе и мной в Тянь-Шане.[63] Остальные высокоальпийские виды Курментинского перевала имеют более широкое распространение, а именно: е) шесть видов по всей алтайско-саянской системе;[64] ж) еще пять видов, кроме этой горной системы, доходят и до Кавказа;[65] з) наконец, еще четыре вида достигают до полярных равнин Азии и Европы.[66]
Когда мы в этот день (19 июня) достигли до вершины Табульгатинского перевала, то весь северный его склон был завален снегом, но снег этот был свежий, выпавший в последние дни; там, где он таял, были видны и поляны вечного снега. Самый гребень перевала и спуск с него на южную сторону состоял из гранита. В 3-м часу пополудни мы уже быстро начали спускаться, и на двух третях этого спуска граниты сменились известняком.
Исследование этих известняков я начал от линии их соприкосновения с гранитами, и скоро мне посчастливилось открыть в них достаточное количество прекрасно сохранившихся окаменелостей, давших мне возможность определить, вне всякого сомнения, эпоху образования палеозойских пластов осадочных формаций, столь распространенных в Заилийском Алатау и Тянь-Шане.
Ночлег свой я расположил в долине реки Курменты на нижней границе лесной зоны, которая здесь по моему гипсометрическому измерению оказалась в 1820 метров абсолютной высоты. Удачный наш день закончился обильным ужином, доставленным на весь наш отряд в виде двух баранов из ближайших выдвинувшихся вслед за нашим движением по Кунгею богинских аулов.
20 июня при хорошей погоде и температуре +7,5 °C я встал в пять часов утра и поспешил употребить три часа времени на самый тщательный сбор окаменелостей в возвышавшемся над нами обнажении горных известняков.[67] Снялись мы со своего ночлега в 9 часов утра и, выйдя на Кунгей, через немного часов добрались до широкой долины реки Тюп, в это время роскошно поросшей древесной и травяной растительностью.[68] Здесь на прекрасных пастбищах долины реки Тюп мы нашли богинские аулы и, переменив в них наших лошадей, к вечеру уже доехали до аулов Бурамбая, который приготовил нам самую радушную встречу.
Моя экспедиция на берега Иссык-Куля и во внутренность Тянь-Шаня до истоков Яксарта, так же как и поездка на Кунгей, возвращала Бурамбаю все его владения в бассейне Иссык-Куля, остатки его резиденции в Заукинской долине и множество плененных сарыбагишами богинцев, а союз с султаном Тезеком обеспечивал ему надолго его безопасность. Оставались у него на душе только еще два настоятельных желания.
Первое состояло в том, чтобы я попросил письменно сарыбагишского манапа Умбет-Алу, который уже был моим «тамыром», о том, чтобы он возвратил Бурамбаю, за какой он положит выкуп, всех пленниц его семейства. Случай к тому представлялся для меня очень удобный. Я немедленно возвратил свободу, оружие и лошадей двум сарыбагишам, захваченным мной заложниками при взятии в плен сарыбагишской баранты. Им я поручил доставить немедленно Умбет-Але мое письмо, на которое ответ был мной получен уже после моей второй поездки во внутренность Тянь-Шаня.
Второй и самой настойчивой просьбой Бурамбая было то, чтобы я оказал содействие о принятии его в русское подданство со всем его племенем и со всеми его владениями, в состав которых входила вся восточная половина бассейна озера Иссык-Куль и все северное подгорье Тянь-Шаня до восточных снегов высшей из вершин всего Небесного хребта – Хан-Тенгри. На эту просьбу Бурамбая я ответил, что готов ходатайствовать и перед генерал-губернатором, и в столице России о принятии его племени в русское подданство, но что для этого мне необходимо сначала закончить свое знакомство с его владениями. Вот почему я намерен теперь ехать в пределы его летних кочевьев на Мустаге к верховьям рек Кок-джар и Сары-джас, о которых я уже получил расспросные сведения от кочевавших там когда-то богинцев. Бурамбай с удовольствием согласился на мое предложение, соображая, что все земли, которые я посещу, будут закреплены за его племенем; притом он предупредил меня, что на летовки на Сары-джасе его враги сарыбагиши никогда не заходят, потому что это слишком далеко от их кочевий и они боятся быть отрезанными от них, как был ими отрезан уклонившийся от Бурамбая богинский род, желавший перекочевать на реку Нарын.
