Геннадий Сазонов - Открыватели
Но главное — потерял Илью, не уберег… Выпал легонький сентябрьский снежок, ударил слабенький морозец, и он должен был исчезнуть, тот снег, и он потом исчез в ясном покое осенних дней. Камни обледенели, огладились, как паркет, с валунов свисали сосульки. Илья наступил на качающуюся глыбу, а та точно ждала — рухнула, запрокинулась и потащила за собой камни. Грохнули они, и эхо долго кружило по ущелью.
Наверно, я не должен был посылать геологов в тот маршрут, но так тепло грело солнце, и все вернулись, кроме Ильи…
Нужно ли идти… Нет, я все-таки пойду. Уже полной мерой пережил свою беду там, на берегах обледенелых рек. Иду… Засунул в карман три образца — хороши!
Белая рубашка так мягко и прохладно облекает тело.
Сколько народу! — рябит в глазах, гудят холлы, женщины вытекают из зала, как рыбки из аквариума — радужные вуалехвостки. Шуршат платья, блестят глаза, золотые браслеты на тонких руках, серьги в розовых ушах, и жемчуг на гибких шейках, господи, до чего же все красивы! Сверкают ордена, седины, баритоны гудят, улыбаются тебе и крепко пожимают руку. Все сдержанно веселы, еще не распахнуты, но мне почему-то чуть-чуть грустно. Торжественная часть окончилась. В толпе озабоченно зашныряли взмокшие сценаристы-постановщики — раздвигают людей, поворачивают за плечи, опознают по списку, наверное, замышляют что-то неожиданное — ищут затейника-конферансье и собирают в груду самодеятельность.
По толпе прокатилась легкая зыбь, раздвинулись люди, и передо мной — начальник главка. В полный рост. Не за столом, не за трибуной. В партиях рядом со мной работают академики и членкоры, спят рядом с тобой в спальнике, ползают по скалам в той же робе. А вот начальство свое почти не вижу — дела главка громкие, и начальник то в Москве заседает, то за границей.
— Кто таков?! — пробасил начальник. — Залез в бороду… Леший из дупла. Сейчас я тебя вспомню… стой… сейчас.
Главный геолог моей экспедиции так укоризненно смотрит на меня, покачивает головой осуждающе: «Эх, Алексей Еремин, какой ты все-таки тип, что тебя и вспомнить-то трудно».
— Ты откуда же такой, Еремин? — рокотнул начальник и пригасил смех — порадовался, что вспомнил. Сейчас в главке работает двадцать тысяч, из них три тысячи геологов, инженеров, но начальник главка помнит всех стариков, как маршал свою гвардию.
— Из поля, — отвечаю и сам радуюсь тому, что он знает меня и помнит. — Только что… Два часа назад.
— А где же твое поле?! — начальник вынул из кармана портсигар с малахитовой крышкой и повертел в тяжелых широких ладонях.
— Хребет Маленьких Богов, — подсказал главный геолог.
— Матум-Тахам-Тамья, — добавил я.
— Река, по которой съехал черт. Так, кажется, — перевел главный и расправил плоские плечи.
— Чертова речка! — уточнил начальник. — Так почему же ты, Еремин, только что вернулся? А мне две недели тому рапорт поступил, что все партии закончили сезон и камеральничают? Объясни!
— Да я сам задержался, — отвечаю бодренько.
— Для собственного, значит, удовольствия, — усмехнулся начальник. — Партия камеральничает. Горы снегом завалило, а ты соболей там промышляешь? — и он пронзительно всмотрелся в меня. — Деньги даром промотал?! Или нашел чего?
Из кармана я вытащил кусок породы в густой вкрапленности меди, с малахитовыми разводами по краям. Начальник молча взял руду, сдвинул брови, прищурился и принялся поворачивать ее к свету, Свита вытянула шеи. Вплотную окружила начальника и прищурилась, а тот молча протянул мне руку ладонью вверх. Я положил свинец, но ладонь не дрогнула, и к свинцу добавил я камешек потяжелее — самородок золота, вкрапленный в кварц, а ладонь у начальника — ого! — по должности.
— Так! Та-а-ак! — протянул начальник и повернул отяжелевшее лицо к главному моему геологу. — Асбест ты мне показывал, ниточки и волоконца. Хрусталь ты мне рассыпал-позванивал, а золотишко скрыл?..
— Я… понимаете, — начал главный. — Тут…
— Понимаю, — выдохнул начальник. — Отлично понимаю! Он его ведь только что нашел. Все выехали, а он остался и нашел. Так, что ли? — повернулся ко мне всем туловищем.
Мне неудобно подводить своего главного, знаю: все, что я скажу сейчас, потом расценится и поймется по-иному, предъявится мне уже не как начальнику поисковой партии, а как выскочке и выползню. Начальник главка крут, рубит сплеча, но если запомнит кого, то внимательно за ним следит, какую бы должность тот ни отнимал. Он гордится тем, что у него в друзьях ходят рабочие, каюры, доктора наук, помбуры и министры. Ну, а я не желаю, чтобы он меня выползнем заметил, и такие игрушки я не играю.
— В такие игрушки я не играю, — отвечаю начальнику.
— Ну?! — поднял он брови, опустил в один карман портсигар, в другой — свинец с золотом и подбросил кусочек медной руды. — Не желаешь? Для чего ты его выручаешь, я не знаю, — он повел глазом на главного. — Ты у него, поди, всю погоду испортил, а? Деньги израсходовал… — Он с удовольствием подбрасывал медь, ему приятно ощущать ее медную тяжесть. — Открыл, поди, не там, где ожидали? — начальник вдруг озорно и по-мальчишечьи подмигнул. Вот черт — все знает! — Ладно, — начальник запрятал и медь в карман. — Ладно. Премии. Через полмесяца, — он посмотрел для чего-то на часы, — через полмесяца доложишь лично, с картами и анализами. Только переоденься, — он дернул меня за бороду, хлопнул по плечу, хмыкнул и, раздвинув толпу, направился к выходу.
Ну вот, всегда в глубине души чувствовал, что сказки живут в нашем мире. Золушка попадает на бал, и ее замечает принц… Только вернутся сейчас сестры-братья и главный геолог, и начнется суматоха — начнут так примеривать свинцово-медный с позолотой башмачок, чтобы тот мне по размеру не подошел.
Просипел, прокашлялся динамик, взвыл и неожиданно заговорил человеческим голосом:
— Открывается неофициальная часть нашего вечера. Прошу в зал!
И все пошли в зал, смеясь, перекликаясь, поддерживая под руки или обняв за плечи друг друга. Мелькнул мой сосед — грамота торчала из кармана. Он видел, что со мной разговаривал начальник, но о чем, не сумел еще выяснить, и оттого тоскливо светились его глаза.
Девчонка пропищала со сцены: ты солнцу и ветру брат! Ты — солнечный брат, ты мой весь солнечный, — заклинает меня девчонка, — ты ветреный! Солнцу и ветру брат! — приказывает мне девчонка, уговаривает она меня: держись, геолог! Не поет, а тонет в сентиментальной своей песенке.
А ведь когда-то и сам я пел такие песенки: «Полярной звездою… поклялась в нашей верности я» — мне кажется, что это поет Антошка нежным и мягким голоском. Она всегда выговаривала — «по-ляр-ной звез-до-ю пок-ляла-сь в нашей вер-нос-ти я», — выговаривала, как молитву. Утверждала, что научилась отличать руду дорогую от породы пустой. И Илья верил… Антошка исчезла, и девчонку не стало слышно — зал запел хором, громоподобно и нестройно, словно выходя из маршрута.
