Геннадий Сазонов - Открыватели
— Он почему-то кушать просит, командир, — пожаловалась стюардесса, притрагиваясь девчоночьей щекой к каменному плечу второго пилота.
— Так покорми! — отрезал Зуев. — Вынь из холодильника и здесь покорми!
— И — это? — хлопнула ресницами девушка.
— И это! — припечатал командир. — Что ты нынче без мохнатого дружка?
— Нет его больше, командир. Нет больше Ильи.
Второй пилот поерзал на сиденье и чересчур внимательно вгляделся в приборы.
Молчит командир. Я жую колбасу, загрызаю яблоком да закусываю сыром. Ровно и мощно тянут моторы. Сквозь облака просачивается свет, и остро, зеркально-пронзительно вспыхивают озера и медлительно проплывают реки — здесь они еще открыты, не заморожены, и бледнеет солнце, скатываясь к новому своему закату.
— Ничего нельзя было сделать? — спросил командир.
Я помотал головой.
— У, черт возьми, — взорвался командир. — Вы-то почему… вы… земные люди, почему расшибаетесь о землю?
Смогу ли ответить, если сам все время думаю об этом? Бьемся, как глиняные горшки, падаем, тонем и просто не добираемся до костра. Может быть, оттого, что рано выдаем себя за сильных и скрываем свою слабость; может, оттого, что мало бережем друг друга?
— Никого у него не было, у Ильи? — спросил вдруг командир.
— Нет. Не успел обрести свою женщину, — тихо отвечаю ему, а стюардесска вытянула шейку — слушает. — Ведь не у каждого она — своя. Ты понимаешь меня, старина?
— Да, — протянул летчик. — Не каждый признается — это моя женщина! Потому что не каждый ищет ее — свою женщину. Видишь ее одной, но она другая, и вдруг оказывается, что она-то как раз — твоя.
— Как?! — выдохнула стюардесса и сжала ротик. Вспыхнули маленькие уши, и ленивой волной колыхнулось тело — просторное, тугое и жаркое, как полуденный ромашковый луг в перепутанных травах. — Как?! А если любят друг друга, они что — не свои? Если полюбили — разве он еще не мой, а я не его? — она обернулась ко второму пилоту, ожидая помощи, но тот усмехнулся и промолчал. — Значит, этого мало… мало одной любви, чтобы навсегда остаться своей? Есть еще что-то, да?
— Пройдите в салон! — приказал ей командир. — Приготовьтесь к посадке!
У каждого из нас мать, родина, родимое дорогое место, работа, но каждый ли уверен в том, что близкая, может, даже любимая женщина есть та единственная, есть начало из начал, где ты полностью завершаешься? Чье сердце бьется в мое так, что отдается одним ударом, — ее вздох да мой выдох. Не знаю, не дошел еще до нее. А может, прошел мимо, может, все придумано об одной-единственной. Как же мы торопимся жить — неистово, бешено, раздвигая локтями, упираясь лбом и не оглядываясь…
— Идем на посадку! — выдохнул командир.
Вот сейчас залезу в ванну и надену белую рубашку.
— …К вам десять раз приходили девицы! — поджимает губы соседка. — Ваша почта! И пригласительный Гжлет. На вечер-бал!.. Гри-го-рий! — отчеканила соседка, усмехаясь потаенно и мстительно. — Вылазь из ванной — сосед объявился. Поворачивайся, можем опоздать на торжественное вручение твоей грамоты.
Ну вот, все нормально! Комната забита пылью, и в ней резвятся тараканы. Плевать, мне с ними не жить — не выдержат моего характера.
Ни одна весна не похожа на другую. И не потому, что в одной много ветра, а в другой радуг, третья была яростной, исполосовала себя молниями, а четвертая тянулась нудно, как зубная боль. Но любая из весен нестерпимо желанна, ибо таит в себе надежды. Но осени, сибирские осени, как обледенелые обозы — монотонно скрипучи, скупы и усыпляюще унылы. Поздние осени, как сегодняшняя, что раскинулась, разлапилась за окном — холодная, слизкая и какая-то пустая. ЧТО можно ждать в осени…
Из крана клокочет, шипит кипяток и обваривает тело, а меня охватывает озноб, встряхивает всего так, что дыбом поднимаются волосы на голове. Сегодня в главке — вечер полевика! Сегодня собираются парни от побережий Ледовитого океана до Барабинских степей, парни Полярного Урала и васюганских болот… а нужно ли идти? Идти… Со всех ветров, со всех румбов, от затерянных пока, еще неизвестных речушек и потаенных троп собираются мои товарищи, друзья, побратимы на встречу — увидеться и показаться. Чего они там вопят, соседи мои? Вечер, конечно, готовится загодя, основательно, как открытие музея или перекрытие плотины, и его стараются провести «традиционно», по сценарию, но все равно — это здорово! Народились сами собой — о, черт, как жжет вода, — сами собой народились сценаристы — тоже ведь талант! — и откуда-то они знают, что эти должны сесть здесь, а вот эти — там, а вот те — пусть под плакатами присядут, войдут отсюда, а выйдут туда. Сценаристы просеют нас через изобретенное ими же решето рангов, званий, величин — но кто-то им дал размеры зернышек и крупинок — почему одни в валуны идут, валунчики, а другие в крупную гальку, но тем же размером… Да чего они там вопят, соседи мои, снабженцы? Пойду на вечер — с корабля на бал — не сидеть же мне в этой дыре. Там все залито светом, колышется музыка и смех, в зале красивые и здоровые люди, что любят жизнь и знают, как ею распорядиться.
— Ты не мужик, а трепло! — голос у соседки вибрирует, переходит на ультразвук. — Дополз до начальника снабжения и надорвался! Строишь своему начальнику дачи и гаражи, пластаешься, а квартиру отдельную не выбьешь. Где отдельная ква-р-ти-ра? Может, у тебя хвост в чем замаран, что они помыкают тобой? Образование семилетнее? А твое начальство не образование имеет, а би-о-гра-фию и надежных друзей, чучело! Надевай галстук и идем!
По сценарию, мой сосед должен явиться получить грамоту. Может, не пойду, отдохну?.. В официальной части наше начальство сурово вычеканивает, словно на мраморе, достигнутые рубежи, успехи, намечает новые горизонты, отечески похлопывает победителей, их имена повторяются из года в год, и их не судят, а холку мылят все тем же, прошлогодним…
Мы здорово сработали в этом сезоне, до того здорово, что вырвались из рамок планов и смет, и это не двести каких-то, не триста процентов — мы подошли к открытию, а денег на него не заложили. Об открытии говорили давно, и планировали его, и отпущены были деньги, но только не в нашу партию, а в ту, где хоть расшибись, но ни черта не найдешь, за тысячу километров от нас. Но ту партию вели корифеи, и перерыли они всю площадь, как приусадебный свой огород. Но ни овоща, ни фрукта — медь-то у нас гнездилась. Так что теперь у корифеев на меня зуб — и за то, что вместо трех тысяч — вручную — вынул пять тысяч кубов земли, пробежал не полторы, а три тысячи километров маршрута, нашел медь не там, где ей положено быть по прогнозам. Мы не только нащупали, но отыскали доказательства того, что именно здесь, и только здесь, она должна находиться. Корифеи, что ухлопали денежки, конечно, докажут, что это другая, совсем другая медь, из другой она оперы и, может быть, никакого отношения к Большой Меди не имеет, а вот та, которую они ищут — вот это будет да!
