Николай Урванцев - Два года на северной земле
Сегодня 21 ноября. За обедом Журавлев информировал, что сегодня «Михайлов» день. Все посмеялись: нужно ждать именинника. Возвращаясь назад в домик, я услышал около него характерный шип, похожий на пар, выходящий из трубы. Этот звук издает медведь, когда он разозлен. Кругом было так темно, что, как я ни всматривался, ничего не мог заметить. Итти назад домой было опасно, зверь мог броситься, до домика же оставалось метров пять, а там в сенцах висела винтовка. Осмелев я побежал туда и в этот момент, когда заскакивал в сени, увидел и силуэт медведя. Он стоял очень близко, вероятно метрах в десяти около того места, где лежало под снегом сало, и продолжал шипеть, очевидно недовольный моим присутствием. Наведя винтовку по стволу, так как мушку увидеть ночью нечего было и думать, я выстрелил и при вспышке огня увидел, как зверь сделал огромный прыжок и кинулся в сторону. На выстрел примчались собаки и бросились в погоню, но вскоре вернулись обратно. Осмотрев с фонарем внимательно следы, мы нигде не заметили капель крови. Очевидно я промахнулся, и именинник благополучно удрал.
Теперь я устроил сигнальное приспособление. Около сала у домика положил целую тушу нерпы, а от нее внутрь помещения к столу протянул шнурок с навешенной на конце погремушкой. Если придет гость, когда я занимаюсь, и потянет нерпу, погремушка сообщит о его приходе.
В конце ноября установились ясные лунные дни и особенно ночи, когда всходит луна. Но, несмотря на ясное небо, морозы не велики, ниже — 25° пока еще не было. Кругом в море, судя по небу, чистая вода. Журавлев, ездивший на-днях на Голомянный, видел там воду вплоть до мыса. Тянется она на север по направлению к острову Пионер. Подходит иногда открытая вода и к мысу нашего острова. На мясо, сложенное на мысу Голомянного, повадились медведи. Сергей наехал однажды на медведицу с медвежатами прямо в упор. Стрелял, но из-за призрачного лунного света промахнулся, звери ушли.
29-го ночью слушали перекличку, устроенную Ленинградской широковещательной станцией специально для нас. Выступали: почетный председатель Географического общества Ю. М. Шокальский, зам. директора Арктического института В. Ю. Визе, директор Аэрологического института П. А. Молчанов, гидрограф Н. И. Евгенов, геологи А. Н. Чураков, Д. В. Никитин, Г. Н. Фредерикс, моя жена, мать В. В. Ходова и ряд других лиц. Слышимость была превосходная, даже обычный для Ленинградской станции фединг почти отсутствовал. Сообщили много интересных научных новостей как из мира арктического, так и из геологического. Для меня наиболее интересны были сведения о новейших признаках древнего кембрийского оледенения Сибири, установленного А. Чураковым, и о признаках текучести горных пород, в частности гранитов, при обычных условиях температуры и давления на поверхности земли.
В декабре, наконец, начались морозы. Пург меньше, нередко любуемся ясным небом с крупными яркими звездами, а по временам сильным северным сиянием. Водяного неба меньше, очевидно море, наконец-то, начало мерзнуть, отчего и погода стала более устойчивой, ясной и холодной.
Сегодня, углубляясь в вычисления астрономических пунктов за своим столом в домике, услышал вдруг бряканье сигнального аппарата. Подняв голову от книг, увидел, как подвешенный на шнурке погремок беспокойно болтался. Потушив лампу, чтобы не мешала, я осторожно вышел в сенцы, где взял винтовку и тихонько выглянул наружу. Через несколько минут, когда глаза привыкли к темноте, наконец, разглядел белый силуэт зверя, стоявшего у нерпы, боком ко мне и головой к домику. Я долго прицеливался и примерялся в темноте по стволу, пока наконец решился выстрелить. При блеске огня было видно, как медведь подпрыгнул, мелькнув в воздухе огромными лапами, и исчез во мраке. «Неужели опять промазал?» — с досадою подумал я. На шум примчались собаки и, было слышно, остановились и подняли лай где-то невдалеке. Это меня успокоило. Зверь недалеко и убит или ранен. Пригласив Журавлева из дома, пошли вместе и, действительно, метрах в пятидесяти от берега обнаружили уже мертвого медведя. Когда потом сняли шкуру и вскрыли внутренние полости туши, оказалось, что надрезанная пуля прошла в грудную клетку, совершенно разрушила сердце и остановилась в жировой клетчатке на противоположной стороне. И все же медведь имел еще достаточно сил пробежать не менее 70–80 м и только после этого свалился. Интересно, что крови там, где стоял зверь, не оказалось совершенно, а длина первого прыжка достигала здесь не менее трех метров. Затем вскоре, метров через десять, появились первые капли, но прыжки, судя по следам, были, как и ранее, тверды и уверенны. Вскоре капли увеличились, слились в струйку, которая недалеко от трупа превратилась в сплошной широкий поток. Все это мы установили потом, осмотрев внимательно с фонарем шаг за шагом медвежьи следы, после того как обнаружились результаты анатомического вскрытия. Картина поучительная, наглядно свидетельствующая, насколько живуч зверь и что он может сделать, даже смертельно раненый.
С этим медведем вышел у нас еще инцидент, на этот раз комического характера. Убедившись, что зверь лежит убитым, мы вернулись за нартой и пошли втроем: Ушаков, Журавлев и я, чтобы привезти тушу к дому и там при огне в амбаре ее освежевать. Оружия с собою не взял никто. Вдруг, когда мы уже спустились на лед, видим: из мрака вынырнуло что-то белое, громадное и несется на нас. У каждого мелькнула мысль: «медведь ожил», и, бросив нарты, все кинулись, как зайцы, кто куда. Я помчался в домик, до которого было ближе всего и где на полке лежал наган, а Ушаков с Журавлевым в сени за винтовками. Когда сошлись, уже вооруженные, то обнаружилось, что предметом нашего страха был белый ездовой пес из упряжки Ушакова, который был у туши и, услышав наше приближение, выбежал навстречу, выделывая радостные антраша. «Фу, дьявол белый, — промолвил Журавлев, — аж сердце урвало, как бежал». И действительно, едва ли кто даже из рекордсменов-физкультурникоз бегал так быстро, как мчались мы от ничего не подозревавшей собаки.
После радиопереклички, бывшей по нашему времени между 4–6 часами, порядок в доме разладился. Ложиться стали по-прошлогоднему в разброд и чаще днем, чем ночью. Но теперь опять под нажимом Георгия Алексеевича порядок снова, стал налаживаться. Несколько помог этому делу и я. В оставшийся спирт-ректификат потихоньку подлил немного синих чернил, превратив его в денатурат, и однажды за обедом во всеуслышание обмолвился, что в последнем ящике оказался не ректификат, а денатурат специального назначения, с сулемой. Теперь «белого» спирта осталось не более четверти.
Собак у нас поубавилось. Недавно заболела Милька, повидимому чумой, и ее пришлось пристрелить. Впрочем пользы от нее было мало, лишь приносила негодное потомство, и все. Издох Глазик. От укуса на носу и под глазом у него образовалось большое нагноение, от которого он и погиб. Из Милькиных щенков первого помета ни одного годного к упряжке не оказалось, как с ними ни мучился Журавлев. Пришлось всех перестрелять. Из собак, бывших в последнем весеннем маршруте, особенно плохи Архисилай и Корнаухий. Ноги у них были потерты очень глубоко, так что оказались задетыми сухожилия, и теперь твердо ступать животные не могут. Все это, впрочем, собаки слабые, и особых надежд на них мы не возлагали. Жалко вот Ошкуя. Осенью он кинулся, по своей привычке очертя голову, на раненого медведя, тот его, конечно, схватил и прокусил голову так, что из ушей и из носа хлынула кровь. Собаку еле живую привезли на санях. К счастью, пес выжил, но после укуса развилось воспаление челюстных суставов, в результате чего получилось их сращение. Пасть теперь у Ошкуя открывается не более как на 3–4 см., поэтому кормить его приходится мелкими кусочками мяса без костей. Драться ему тоже нельзя, что впрочем и к лучшему, так как забияка он был отчаянный. Теперь пес ограничивается лишь рычанием, впрочем, столь грозным, что ни одна собака не осмеливается его тронуть.
