Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
— Нужно в выдаваемую команде водку примешивать хинин. Я дам, сколько нужно.
— Делайте! Делайте сегодня же! — приказал Головнин.
И с этой минуты он стал думать о том, что придется отказаться от избранного им пути. Он отвечал за корабль и отвечал за жизнь людей, и тяжкая забота легла на его сердце. Он внимательно наблюдал за барометром, но ртуть в нем по-прежнему стояла низко, что для тех мест означало продолжение западных ветров, которые, препятствуя проходу в Тихий океан, благоприятствовали в то же время быстрому переходу к мысу Доброй Надежды.
Тогда он собрал офицеров и сказал им:
— Пробиться на запад без потери в людях нам, видно, не удастся. Посему я решил итти к мысу Доброй Надежды. Там мы исправим повреждения судна, полученные от бурь, дадим людям отдохнуть, запасемся свежей провизией и пойдем на восток, держа путь либо в Китайское море, либо вокруг Новой Голландии[8]. В Камчатке будем осенью.
И «Диана» легла на обратный курс, направляясь к мысу Доброй Надежды.
Глава девятая
„ДИАНА" ПОПАДАЕТ В ЗАПАДНЮ
Спокоен был этот долгий переход.
Первого апреля прошли Гринвичский меридиан. Провизия была уже на исходе, но команда не жаловалась на старшего кока, который делал все, что мог.
Кок был старый и набожный человек. Приближалась пасха. А он не любил, чтобы в светлый праздник люди ели одну солонину. Поэтому в конце страстной недели он явился к Головнину, чтобы посоветоваться о пасхальном столе.
— Чудак ты, братец, — сказал ему капитан. — Что у нас осталось? Ведь одна солонина.
— Так точно.
— Ну, ее и подашь.
— А для господ офицеров?
— То же самое.
— Остались еще аглицкие презервы[9] — жареная телятина и тушеное мясо.
— А на всю команду хватит?
— Никак нет.
Тогда и для нас готовь солонину. Каждому офицеру надлежит разделять в походе лишения простого матроса.
Есть еще альбатрос один подраненный. Сидит в пустом курятнике.
— Но есть его невозможно, он рыбой пахнет.
— Никак нет. Его Тишка мукой кормит. Петр Иваныч сказывали, что в морских книгах писано, будто от муки вкус мяса у него делается очень даже прекрасный, ровно у гуся. Вот Тишка и придумал для вашей милости этого альбатроса подкормить.
Но на другой день Тишкин альбатрос непонятным образом исчез. Клетка оказалась пустой. Видимо, альбатрос от Тишкиного ухода поправился и улетел. Но кто мог открыть ему дверцу курятника? Кто пожалел эту вольную птицу?
— Не иначе, как Скородум мутит, — догадался Тишка. — Уж очень он птиц разных любит. Зачем, говорит, птицу томишь? Выпусти ее лучше. Ну, погоди ты! Вот оторву башку твоей зеленой вороне!..
Тишка все еще сердился за попугая на лекарского ученика Скородумова, действительно нежно любившего всяких птиц и зверей.
Движимый своим жестоким замыслом, Тишка однажды в обеденный час пробрался в каюту, где жили ученики. В углу, на высокой подставке в виде буквы «Т», укрепленной над ящиком с песком, сидел прикованный цепочкой за ногу бразильский попугай, названный Скородумовым «доном Базилио».
Дон Базилио не спеша доставал из деревянной чашки, приделанной к подставке, тыквенные семена, ловко шелушил их своим кривым клювом, роняя кожуру в ящик, и с аппетитом ел, что-то ворча про себя с довольным видом.
Из людей никого в комнате не было.
— Ага, попался! — злорадно проворчал Тишка и протянул руку к птице, намереваясь ее схватить.
Но попугай крепко укусил его за кончик пальца.
— Ишь ты, леший, еще кусается!
И Тишка стал ловчиться, чтобы схватить попугая сзади. Вдруг тот, лениво ворочая своим толстым серым языком, совершенно ясно проговорил:
— Тишка дурак!
— Ах ты, нечистая сила!
Тихон испугался и даже ударился было бежать, так как отродясь не слыхивал, чтобы птица говорила человечьим языком да еще ругалась...
Однако прирожденное любопытство остановило его.
— А ну-ка, скажи еще!
Попугаи, словно поняв его, снова пробормотал:
— Тишка дурак!
И тут Тишка вспомнил о своих, русских птицах, о болтливом скворце, что жил в дупле старой березы у птичной избы, который свиристел на все голоса, о желтых иволгах, которые, гомозясь в вершинах дубов гульёнковской рощи, кричали по-кошачьи, вспомнил, наконец, о рассказах старых людей, будто у какого-то протопопа была сорока, которая славила бога.
И ему уже не хотелось более свернуть шею этой красивой и удивительной птице, и он хлопнул себя по бедрам и захохотал:
— Ну и птица, язви тебя! Ну и хитрый этот Скородум! Не иначе, как он подучил. Эх, ежели бы мне да такую ворону, я бы научил ее не такому!..
Может быть, Тишка и выучил бы при случае попугая говорить по-иному, но тут со шлюпа увидели землю, и Тишка забыл о птице.
«Диана» подходила к южной оконечности Африки — к мысу Доброй Надежды.
Перед взорами мореплавателей открылась во всем своем величии Столовая гора, освещенная красноватыми лучами восходящего солнца. Вид твердой земли обещал покой и отдых после столь долгого и тяжелого плавания.
В предвкушении этого заслуженного отдыха для своих мужественных спутников и помощников Василий Михайлович и вел «Диану» к берегам английских владений. На душе его было спокойно, никакие опасения не тревожили его.
Оставалось всего тридцать миль до Столового залива, но этот залив был совершенно открыт для западных ветров, и поэтому Головнин решил итти в Симанскую бухту[10], где обычно стояла английская эскадра.
Однако в течение трех суток он не мог сделать этого из-за противного ветра. Наконец ветер стих и «Диана» получила возможность войти в гавань. Справа и слева на тихой воде просторной бухты стояли английские фрегаты и другие военные корабли.
Головнин, желая проявить обычную в международных отношениях учтивость, послал Рикорда к начальнику английской эскадры узнать, будет ли тот отвечать равным числом выстрелов на салют русского военного судна.
Но едва Рикорд успел отплыть от борта «Дианы», как к ней подошла случайно проходившая мимо шлюпка с английским офицером, который спросил с воды:
— Кто вы и куда идете?
Обвисший в безветрии флаг «Дианы» мешал ему определить национальность судна.
Голос офицера показался Головнину знакомым. Он поспешил к борту и заглянул вниз. В шлюпке сидел его старый приятель, капитан Чарльз Корбет.
— Алло, Корбет! — радостно крикнул он ему по-английски. — Это вы, дружище? Я вас сразу узнал. Это я, Головнин. Поднимайтесь скорее к нам.
