Николай Рыжих - Бурное море
Протащили невод по морскому дну, стали брать — тоже сплошной цирк. Все летает, трещит, гнется — того и гляди, или пришибет, или за борт выкинет. Взяли центнеров восемь — десять, это, конечно, не рыба, но сейчас нас устраивала и такая, и при такой погоде.
Сделали три траления, на борту уже было центнеров тридцать пять — годовой есть! — но тут так приспособились и разошлись, что еще в один замет пошли.
Пошли в этот замет и пожалели: к вечеру погода разошлась на всю катушку, не то чтобы работать — стоять на палубе невозможно стало. И никак с ваерами не сладим... Было два страшных момента. Беса чуть не перерубил вылетевший из крепления ваер, спасла случайность. Джеламан загнал Беса на камбуз и велел ему не вылазить оттуда. Страшнее всех была эта экспедиция для самого Джеламана; он ругался на все лады и тона и клялся, что «триста лет» не будет смотреть на «эту рыбу» и на «тысячу миль» уедет от моря после этого замета.
Потом еще была выборка невода. И корма с воющим в воздухе винтом повисала над неводом, и ходовой шкентель рвался, и волны рыбу с палубы слизывали, и... Но обошлось все, как говорится, слава богу.
Но вот и последняя камбалина шлепнулась в трюм. Невод уложен на площадке и закреплен по-штормовому, трюм задраен двумя брезентами, на палубе все закреплено к переходу.
Мы смахнули с лиц соленую росу, стащили шапки и сказали: «фух!» — и стеклись в рубку к Джеламану закурить.
Теперь поскорее на плавбазу, которая отстаивалась от шторма в Ложных Вестях, сдать улов, доложить начальнику экспедиции, чтобы он на утреннем капчасе сказал об этом «немаловажном» событии. Впрочем, когда мы стаскивали шапки и говорили «фух», то думали не об этих лаврах, а о том, что удачно отделались, что невод на борту и все живы. А уж до базы теперь-то как-нибудь дотопаем. В общем, не стаскивая даже перчаток — надо ж нарукавник развязывать, — пристроились в рубке, кому где удобнее. Джеламан размял и сунул в рот каждому по сигарете, блаженно задымили. Вылез Бесяра из своего заточения, принес кружки и чайник с кипятком, стал сбивать фирменный кофе — в этом деле он истинный Бес, никто не может делать такой вкусный кофе.
Сидим, блаженно дымим, прихлебываем кофе, перекидываемся незначительными фразами. Джеламан сам ведет сейнер.
— А колдун-то молотит, — заметил дед и кивнул в сторону эхолота, который работал. — Хоть сегодня пожалей его.
Дело в том, что Джеламан никогда не выключал эхолота, даже на переходах, хотя на переходе он не нужен: а вдруг он что-нибудь найдет?
— А ты, как и всякий порядочный дед, дрожишь за каждую железку? Жадина-говядина.
— Пожалей, пожалей... еще пригодится.
— Командир, командир! — встрепенулся Женя. — Смотри!
Мы все повернулись к эхолоту: он писал черное густое пятно. Замолкли... Уставились на ползущую ленту эхолота и забыли про кофе... Минута... две... три... Эхолот писал и писал поле рыбы.
— Треска-а-а! — выдохнул Джеламан. — Таких косяков я, братцы, еще не видывал.
— Но откуда? — удивился дед. — Она кончилась месяц назад.
— Треска! — коротко утвердил Джеламан.
— Чудеса...
— Хоть верьте, хоть не верьте, но это, братки, треска! Обратный курс!
Легли на обратный курс, эхолот опять записал это исполинское поле рыбы, и еще раз проехались по нему...
— Если бы мне сказали, что в конце августа в нашем море встречается треска, счел бы за личное оскорбление, — сказал дед.
— А я бы вызвал на дуэль. Га-га-га!
— Эх, погодка ты погодка! — вздохнул Женя.
— Глаза видят и боятся, руки ничего не видят и ничего не боятся. К замету, что ли, командир? Га-га-га!
— Поэтому-то ты и закрываешь глаза, когда кидаешься ловить буй?
— Поздравляю с появлением еще одной извилины! — Бес протянул Казе Базе руку. — Га-га-га!
Все смотрели в окно рубки, за которым стонало вечернее море. Метать невод в такую погоду, осторожно говоря, безумие. Его просто не возьмешь назад на борт сейнера.
— И дурацкая же у тебя привычка, командир!
— Н-да... был бы он выключен...
А Джеламан смотрел в окно.
— Ну так что? — спросил он. — Кто что мне скажет?
Джеламан... «большого риска человек». Это, конечно, шутка, никогда никаким он преступником не был, и немыслимо представить его способным совершить какую-нибудь пакость. Просто в детстве у него была страсть к путешествиям — это сразу после войны, — и ему приходилось, убегая от догоняющих работников милиции, прыгать с крыш идущих на полном ходу поездов. Сейчас он горел желанием кинуться на этот косячище, и, будь хоть половина шансов на удачу, он бы, конечно, не размазывал манную кашу по чистому столу — «кто что думает... кто что мне скажет», — но шансов на выигрыш было в лучшем случае один из ста, поэтому сейчас он не был царем и богом на судне, а такой же, как и каждый из нас семерых. Таков закон моря.
— Так кто что думает? — еще раз спросил он. — Женя, ты что так жалобно на меня смотришь?
— Он, командир, потому на тебя так жалобно смотрит, что рвется в замет. Га-га-га!
— Ты, Бесяра, конечно, «за».
— Команди-и-ир! — с упреком развел руки Бес.
— Так... Бес — «за». Ну что, Женя?
— Я, капитан, против, — сказал Женя и постукал себя по губам. Джеламан сунул ему в рот сигарету. — Против я, капитан. Хоть сердись, хоть не сердись. Когда я держу буй, мне кажется, что руки у меня вырвет из плеч...
— Кончиком, кончиком!
— Что?
— Говорю, кончиком, привяжи руки к плечам. Га-га-га!
— Да погоди, Бесяра. В общем, я против.
— Так... по нулям. А ты, Сергей Александрович? — повернулся Джеламан к Есенину, то бишь к Валентину Николаеву.
Валька из твердых парней, он в прошлом сплавщик леса с Ангары, а там работка дай бог, не хуже нашей.
— Моряк я, как вы сами знаете, молодой, а рыбак и совсем никудышный, — начал Валентин. — Я не представляю, как мы его будем выбирать, даже не могу представить, что это будет такое. Чтобы из-за этой сотни центнеров... я не знаю... я как Женя. Конечно, годовой план, и Сигай на бобах, это, конечно, идея серьезная и, как сказал как-то Бес, архиконгениальная, это все так, и рыба-то не какая-то там камбала, а тресочка... Это все так, да вот с хатой-то как? Это один мужик у нас сплел корзину под сено, а она не проходит в дверь. Он чешет затылок и говорит: «Так-то так, да вот с хатой-то как?» Не представляю...
— Излишек лирики и полное отсутствие фантазии, — прервал его Бес.
— Ну так что?
— Я как Женя — пас.
— А ты, дед?
— Метать.
— Так... по нулям. Казя Базя?
— Даже не знаю, командир... Да метать! Хрен с ней, с ружьёй, раз она не стреляет. Метать.
— Чиф?
— Пас, конечно, — сказал я.
— По нулям...
— Командир, — прервал Джеламана Есенин, — сейчас уже ночь. Невод загубим — черт с ним! Кому руку или ногу сломает — тоже не дюже страшно, срастется, хоть и лучше всем остаться целыми, но ведь на палубе не устоишь, не успеешь сказать «мама»...
