Зинаида Шишова - Великое плавание
Это приводило в отчаяние всех, кроме адмирала: наш господин обладает сверхчеловеческой силой при достижении поставленной себе цели.
У него тотчас же созрел новый план: здесь, на самом возвышенном месте острова, из обломков «Санта-Марии» мы воздвигнем крепость. Так как «Нинья» не может вместить всех людей, часть экипажа придется оставить на острове; это будет гарнизон крепости.
Некоторые матросы высказывали уже задолго до этого желание остаться на островах, пока адмирал не вернется из Европы с оружием, орудиями, припасами и людьми, в количестве, достаточном для основания здесь испанской колонии.
Этими людьми руководили самые различные побуждения. Были такие, которые чувствовали себя настолько истомленными лихорадкой и усталостью, что не находили в себе силы продолжать путь; иных, как Таллерте Лайэса, привлекали приключения; некоторые искали золото, а иные — и то и другое вместе.
Господин сам руководил работами. Место, предназначенное для крепости, окопали рвами. Возвели каменный фундамент. Касик Гуаканагари все время давал нам доказательства своей дружбы. Если имущество с «Санта-Марии» было наполовину перевезено руками индейцев, то с еще большим правом это можно сказать о постройке крепости.
Самые тяжелые работы были выполнены нашими краснокожими друзьями. Они на собственных плечах таскали камень, они вылавливали в заливе всплывавшие деревянные части «Санта-Марии» и в лодках свозили к берегу. На каменном фундаменте были возведены деревянные бастионы.
Мне было поручено адмиралом при помощи нескольких индейцев и под руководством синьора Марио исследовать почву и заняться рытьем колодцев.
Но беспокойство за Орниччо мешало мне как следует заняться своим делом. Оставшись наедине с синьором Марио, я тотчас же обратился к нему с расспросами.
— Франческо, — ответил мне секретарь, — ты, вероятно, заметил, что я, несмотря на самое живейшее расположение к вам, в последнее время отдалился несколько от тебя и Орниччо. Это происходит потому, что я должен был утаивать от тебя некоторые обстоятельства, а мне это было трудно, хотя я и был связан словом. Теперь все выяснилось и закончилось, на мой взгляд, благополучно. Хотя господин и намерен продержать тебя некоторое время в неизвестности, я полагаю, что не следует более испытывать твое терпение. У меня имеется письмо, которое я должен тебе передать, когда мы выйдем в открытое море. Но я сделаю это сейчас и думаю, что не совершу большого греха.
— Где же Орниччо? — воскликнул я. — Почему вы не отвечаете на мой вопрос?
— Ты все узнаешь из этого письма, — сказал синьор Марио, подавая мне объемистый пакет.
Задыхаясь от волнения, я, забравшись в густой кустарник, улегся на землю и распечатал письмо. Буквы прыгали перед моими глазами, несколько раз я должен был прерывать чтение. С большим трудом я разобрал следующее:
«Брат и друг мой Франческо!
Когда ты получишь мое письмо, несколько десятков лиг будет отделять тебя от Орниччо. Я знаю, что причинил тебе много огорчений за последние дни, но верь мне, что сам я страдал не менее твоего. Началось все с того несчастного утра, когда Аотак потерял цепочку. Когда мы вышли из воды, ты сказал мне: «Посмотри, мы так много времени пробыли в воде, что у тебя на пальцах отложилась соль». Я увидел, что действительно руки мои покрыты беловатым налетом, но это была не соль, так как налет не смывался в воде и не был на вкус соленым.
Нисколько не обеспокоенный, я вернулся на корабль. В этот же день произошла наша ссора, за которую, милый брат мой, я тебя нисколько не виню. Но по-своему я был прав и надеюсь, что когда-нибудь мне удастся доказать тебе мою правоту.
На следующее утро я почувствовал легкую боль под мышками, но в течение дня не имел времени обратить на это внимание. Каков же был мой ужас, когда, раздевшись, ночью при тусклом свете фонаря я различил синие и багровые пятна у себя на груди и под мышками. Страшная догадка пришла мне в голову, и больше всего я боялся, чтобы ты не узнал об этом и не стал себя укорять, считая себя виновником происшедшего.
Помнишь ли ты, милый и дорогой братец, наш разговор, когда я сказал тебе, что, общаясь все время с тобой, я не меньше твоего подвергаюсь возможности заболеть проказой? Чего бы я теперь не дал, чтобы вернуть эти слова. Я прекратил общение с тобой. Обстоятельства сложились так, что ты мою отчужденность принял за последствия нашей ссоры.
Я тотчас же оповестил обо всем адмирала, отделился от всех, вынес свою койку на палубу и ел из отдельной посуды. Я был очень несчастен, братец, потому что лишен был даже возможности поделиться с тобой своим горем.
Когда мы отпускали пленную индианку с подарками, эта женщина почему-то обратила на меня внимание. Может быть, потому, что белки мои стали совсем темными, как у человека, у которого от гнева разливается желчь.
— Ты ел плоды гуакко? — спросила она, положив мне руку на голову.
Я не знаю, что такое гуакко, но тут же слабая надежда посетила меня. Потихоньку от всех я ночью подозвал к себе Аотака.
— Что такое гуакко? — спросил я.
И юноша тотчас же, скорчившись, упал на палубу и стал себя поглаживать по животу.
— Здесь очень хорошо, — сказал он, показывая на рот, — здесь вкусно, сладко, как мед. — И, указывая на живот, продолжал: — А здесь плохо, злой, и тут плохо. — И, проводя руками по груди и под мышками, повторял: — Всюду плохо, вай-вай!
«Вай-вай» он говорил, когда порезал руку о меч. Это слово обозначает боль. Тогда я открыл свою грудь и показал мальчику, а он закричал:
— Вай-вай, гуакко, гуакко! — Потом, поднимая пальцы, стал считать: — Один день плохо, два дня плохо, одна рука плохо, а две руки хорошо.
В переводе на нашу речь это означало, что один — два, а может быть, пять дней я буду испытывать боль, но через десять дней все пройдет. Я боялся поверить его словам, так как мальчик у себя на острове мог не знать о существовании проказы и мою болезнь объяснял другим. Но все-таки моя надежда на спасение стала крепнуть. Я хотел еще раз поговорить с Аотаком, но на следующую ночь мальчик исчез.
Съехав на берег, я объяснялся, как умел, со многими индейцами, и все они подтвердили слова Аотака. Может быть, я и ел плоды гуакко. Ты помнишь, вероятно, что я с жадностью срывал все плоды, которые попадались нам по пути. Как бы то ни было, но спустя восемь дней у меня уже не осталось и следа этой болезни. Я пытался рассказать об этом адмиралу, но он боялся даже подпустить меня к себе.
Тогда я рассказал обо всем синьору Марио, и секретарь уже от себя взялся оповестить обо всем адмирала.
