Александр Харитановский - Человек с Железным оленем
«Э-эжз!» – свистнул в воздухе хорей, и олени, заложив рога на спину, раскрыв широко рты рванулись вперед к далеким пылающим кострам.
В пути
И снова один на один с тундрой. Хромская губа глубоко вдается в сушу. Восточный берег ее низменный с редкими сглаженными холмами. Не всегда отличишь, где море, где земля. Только по нагромождениям плавника можно разобраться, что находишься на берегу. Круглые сутки темень. Выручает верная спутница Полярная звезда. Глебу смешно вспомнить, как еще недавно для ее обнаружения он сначала отыскивал ковш Большой Медведицы, а затем уже по нему брал прямую на звезду.
Под ногами заструги. Беспрерывные ветры прессуют снег, который ложится застывшими волнами; переменится ветер – поверх старых заструг набегут новые. И так за зиму много раз. Разрезай снег и читай, какие ветры и когда здесь дули. Если засечь по компасу или просто на велосипедный флажок угол, под которым пересекаешь заструги, то можно легко выдержать желаемое направление.
У Глеба главная забота не проскочить случайно устье Индигирки. И хотя низкий берег слился со льдом, глаз привычно отбивает линию суши: береговой снег более пухлый, а на льду он влажнее от выступающей соли… Снежный покров – это своего рода, климатическая карта. Коряк, например, по характеру заструг, по глубине покрова определит не только направление дувших ветров или вчерашнюю погоду, но и скажет, какой выдастся весна…
На этот раз Глеб устраивал ночевку по всем приметам на берегу, вблизи от залома из плавника. Разведя костер, он принялся ставить палатку. Опорной мачтой, как всегда, служит велосипед. Смастерив из тлеющих углей подобие азиатского мангала – и тепло, и дыма нет, – Глеб улегся на отдых. Не проспал и десяти минут, как почувствовал непривычный жар.
Ветер, подкравшийся из-за торосов, резко хлестнул по палатке. Край ее, видимо слабо закрепленный, свалился прямо на угли. Сухая бязь вспыхнула, огнем опалило и пышные волосы велосипедиста. Глеб вскочил и, еще не очнувшись как следует, начал вминать в снег горевшую палатку. Несколько кусков обгорелой ткани – вот и все, что осталось от прежнего убежища.
После пожара путешественнику перед каждой ночевкой приходилось сооружать «зимовье». Выкопает он яму, утрамбует площадку. Топориком нарубит кирпичи из наста и начинает выкладывать бруствер. Каждый ряд – напуск на треть кирпича к себе. Строит, пока не окажется внутри снеговой избушки. Велосипед по твердо заведенному правилу ставился так, чтобы утром сразу знать направление, по которому шел. Все строительство продолжалось обычно час-полтора. Работать уже тем хорошо, что не замерзнешь: желание спать спорит с холодом.
Утром Глеб вставал, пробивая головой сугроб, словно мифологическое существо, рождавшееся, правда, не из морской пены, а из полярного снега. Поев, отправлялся дальше. Обеда, как и в начале похода, не было. Режим оставался законом, в который лишь пурга вносила изменения. Так получилось, когда путешественник находился уже неподалеку от Индигирки.
Проснулся он в своем «куропаточном» зимовье, как обычно, в шесть. Наверху гудело. Тундру, отмалчивавшуюся целых полмесяца, прорвало. Она высказывала на своем свистящем языке массу пренеприятнейших новостей. «Во-первых, – говорила она, – ты, товарищ Травин, потеряешь день-два, а может быть, и неделю; во-вторых, тебе следует экономить пищу, то есть отсиживаться впроголодь; в-третыгх, можешь замерзнуть; в-четвертых…» И так без конца.
Прошли сутки и еще одни. Нельзя сказать, чтобы уж особенно холодно, но снег все же не одеяло. Съежившись в своем логове, Глеб пережидал непогоду. Из-за тоски и скуки начал даже видеть сны. Возникали картины, весьма далекие от сурового арктического бытия… Но однажды какой-то полудремавший нерв дал необычный, тревожный сигнал – мозг и все тело наполнились от этого толчка ощущением опасности.
Еще не проснувшись, Глеб открыл глаза. Что это?! С низкого сводчатого «потолка» на него глядели черные зрачки… Он дико закричал и рванул нож. Видение исчезло. Но наверху осталась дыра, через которую лился лунный свет.
«Уж не приснилось ли?» – подумал Глеб.
Да нет: в море, к торосам, уходил след…
Так впервые встретился путешественник с белым медведем. Случилось это в канун нового 1931 года.
Очень плохо с ногами. Сильные морозы пробивали поношенную обувь. В кончики пальцев будто втыкали гвозди. Постоянная боль притупляла внимание, отвлекала. На плечи сваливалась дополнительная усталость. И тишина, темная стеклянная тишина: крикни – и разобьешь.
Иногда на ходу он словно терял сознание. В памяти возникали отрывочные картины детства.
– …Что же ты, брат, на четвереньках? – говорил ему, четырехлетнему, отец, прибывший с действительной инвалидом.
Глеб, краснощекий крепыш, сидя на отцовских коленях с большой городской баранкой во рту, не отвечал ни слова. Это так хорошо – сидеть на коленях, и главное – высоко. Глебу всегда приходится задирать голову: ходить он еще не умеет, в избе и на улице передвигается только ползком.
– Что за болезнь прицепилась? – сетовала мать, собирая на стол. – Говорить рано начал, вроде бы здоров, а на ноги никак не поднимется.
Глеб внимательно прислушивался к разговору родителей и искоса поглядывал на отца. Он очень боялся, что этот бородатый дядя в серой суконной гимнастерке с – такими вкусными кренделями вдруг скажет: «А ну слазь!»
Но отец молчал, у него свои заботы.
– В город пойдем, в Псков. А, ползунок? – обратился вдруг к Глебу. – Только вот как? Оба безногие, – невесело улыбался он.
Назавтра произошло необыкновенное. Мать шла с водой от колодца.
– Мам, а мам, – окликнул ее сидевший на траве Глеб. – У меня есть ножки.
– Есть-то есть, да вот напасть, ходить ими не умеешь.
– У-умею. – Глеб встал и, потоптавшись, словно пробуя силы, сделал несколько шагов.
– Леонтий, скорее сюда! Глеб пошел! – крикнула мать.
А малыш ступит раз-другой и победоносно оглянется. – Ай да Илья Муромец! – смеялся отец, подбрасывая сына. – Сидел, значит, сиднем тридцать лет и три года, а пришла нужда –поднялся…
Резкая боль в ноге, как удар тока, возвратила путника к действительности. И снова холод, лед и одиночество.
Прошло уже полтора месяца полярной ночи. В середине дня начали зарождаться зори. Через неделю показался язычок солнца. Подразнил и скрылся, оставив огненный след.
ГЛАВА СЕДЬМАЯНа «Собачьей реке»
В середине января 1931 года в домик Русско-Устьинской гидрометеорологической станции заявился охотник Егор Щелканов. Сказав одно слово «принимайте», он пропустил в дверь незнакомого мужчину. Лицо его, заросшее окладистой темно-каштановой бородой, было в кровавых ссадинах, левая рука полусогнута и висела на ремне, повязанном через шею.
