Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
Цапандин, смекнув, с какой стороны подкатила оторопь, в душе радовался срыву следователя: Что, господин офицер?.. Наложил в штаны и ждёшь, когда выведут в нужник?.. Подожди, не то будет… Но крикнул:
– Ввести арестованного!
– Да вот он, – подтолкнул Мишка Носов невозмутимого Курила.
– Ух, каналья! – замахнулся было Седилищев на Курила, но тут же осёкся: неприязненно смотрел на него Иннокентий. – Где торгаши?!
– Тундра велика.
– Дороги узкие.
– Это кто с кем встречается.
– Где русские? – брызгал слюной следователь. – Аль не знаешь, куда ушли?
– Знаю…
– Говори!
Курил медлил. Заметил одобряющий взгляд Иннокентия Ивановича, понял, что делает правильно. Надо оттягивать время.
– Горностай, песец, ондатра купцам нужны. В Медведково пушнину скупают, в Курдигино или Чукочье… Сам знаешь, когда народ грабишь!
– Убью! – потрясал наганом Седалищев. – Бунтарь!..
– Мы детей кулаком не пугаем, а калачом согреваем. А ты?.. На Курила?! – Батюшкин надвигался на синюшного следователя.
Мишка Носов что-то шепнул Цапандину и заторопился наружу в сенцы. Цапандин сразу же передал Седалищеву. Пепеляевский офицер побелел, словно покрылся изморозью, и выскочил вслед за Мишкой. Остальных отрядников тоже как ветром сдуло…
Вокруг барановского дома стояли тундровики. Винчестеры, карабины, трёхлинейки, а то и просто острога или дубина в сильных, надёжных руках.
Потянулись в избу. Рассаживались.
– Иннокентий, – нарушил молчание Курил, – у Черноусовского острова мне бочкарёвская баба встретилась. К тебе ехала. Бочкарёва нет в Нижнем. Аболкин на заимку к Соловьёву пошёл с отрядом. Ревкомовцев ищут. Соловьёв и Цапандин распоряжение имеют от пепеляевского штаба, а у Седалищева ещё и приметы торговых людей.
– Что ещё Фрося сказала?
– Аболкин от Соловьёва на Аллаиху может пойти.
– Плохую весть принёс, Курил. Сам поеду в Кресты.
– Одного убьют.
– Данилку возьму. Он местный язык знает.
– Опасно…
– Ничего… Они учуяли, что не тот след взяли. Давай, Курил, собирай упряжку.
* * *Отряд Аболкина оставил позади Еломенскую виску и через Блудные озёра вышел к Пантелеихе. Здесь, на заячьих берегах спокойной реки, обосновался Дмитрий Соловьёв. Купчишка жадный, желчный. Жил он бобылём. Торговал, обирал, перепродавал, обманывал кого и как мог. Экспроприированный в 1919 году, он не выбрался с насиженного места. Выжидал. Ненавидел Советскую власть. Всем, чем мог, содействовал колчаковцам. В них он видел выгодных заступников и компаньонов. В феврале 1922 года при поддержке уполномоченного пепеляевского штаба Цапандина верховодил контрреволюционным переворотом в Нижнеколымье.
Сына среднеколымского прокурора эвена Аболкина он принимал с распростёртыми объятиями.
– Пожаловал, приятель? – подхалимно осклабился Соловьёв. – Гульнуешь?
– Дай опохмелиться, – и уставился в ополовиненную четверть деруна, возвышающуюся посредине грязного тёсаного стола.
– Пей…
– А чёртом чего смотришь?..
– Не ершись, – сник Соловьёв, пододвигая Аболкину миски с отварной лосятиной и копчёным омулем.
– Эх-ха! – хрякнул Аболкин, осушив стакан.
– Крепкая? – ощерился Соловьёв.
– Кабала… Ну и рожа у тебя, Митрий Ляксеич… плевок на ей растереть – и то душа не лежит.
– Совсем ополоумел.
– А ты? Опрокинь, промочи…
– Не могу… Хворь в дыхалке.
– Брезгуешь?
– В вине всего себя утопить можно.
– Никак, Ляксеич, совесть грабанул у кого-то? Может, она у тебя на золотой цепи под кадыком висит?
– Не сатаней!
– Не ори… – отмахнулся Аболкин, наливая второй стакан. – Гиблое наше дело, Митрий Ляксеич…
В предчувствии недоброго Соловьёв холодно поёжился.
– Один я тут. Сижу вроде как в темноте, в неведении, что вокруг делается.
– Хитришь?
– Вот тебе крест! – Соловьёв, выпятив клиновидную грудку, мгновенно перекрестился.
– Да ты же нехристь, Ляксеич! – ухмыльнулся Аболкин, уставившись на него угрюмым, непомерно усталым взглядом. – Не гневи бога… Всё ты знаешь…
– Чего привязался? – взмолился Соловьёв.
– А то, что есаул Бочкарёв с япошками да самураями шептался! Смекнул?
– Вон оно как…
– Бочкарёв верховным правителем всей Колымы и Чукотки стать хочет!
– Эка куда полез, господин полковник! – сверкнул колючими глазками Соловьёв.
– А мы с тобой, Ляксеич, куда? – Аболкин болезненно скривился…
– Такой и мать родную удавит.
– А земелька вокруг наша с тобой? Перед кем мы спину гнуть будем?..
– Да-а… – испуганно выдохнул Соловьёв.
– Седаль пожаловал в Нижний, – как бы между прочим бросил Аболкин, – властвует, что тебе есаул.
– Он же гнида! – заскрипел Соловьёв. – Митьку, брата единственного, сгноил в остроге! Ограбил, разбойник, а потом… – У Соловьёва затряслись узкие плечи.
– На эту козявку, Ляксеич, ногтя будет. Смекнул?
– Митька в Якутск мой товар вёз, – всхлипывал Соловьёв. – Седалищев весь аргиш изничтожил.
– Земелька наша прохладная, молчаливая, – намекал Аболкин. – Ветер колючий, а мороз трескучий…
– Боязно…
– В наших краях заезжие люди объявились, – посуровел Аболкин. – За торговых себя выдают. Смекнул?
– Нет, Аболкин, боюсь. Ох, как боюсь грех на душу брать.
– Да они только похожи на купчишек, а так народ мутят против нашего порядка. У Цапандина бумага имеется на их арест! Пока Цапандин с этой бумагой носится, мы и уберём Седаля, а слушок поплывёт, что будто бы большевики Седаля успокоили…
– Колыма не примет падаль, – угрюмо сказал Соловьёв.
– Зато Цапандин примет большевиков! Скажи, Лысый перевал можно перемахнуть?
– Не ходил давно. – Соловьёв задумался. – Обходной путь есть. Да и свежачка надуло… Сам пойдёшь со своими казаками-раскоряками?
– Гришку Бондырева навёл. Он географию Курила усёк. Большевики на Аллаиху двигают. Курил проводит их до Лысой и вернётся. Одни большевики далеко не уйдут.
– Блудить будут?
– Недолго… Гришка их в Нижний один приведёт.
– Ну и ловок…
– А потом и сородич барона фон Унгерна, его превосходительство полковник Бочкарёв, успокоится. Он золотишко прячет и ещё кое-что. У монгол бывал, у японцев… Во Владивостоке. Везучий… Люди у тебя надёжные есть?
– За деньги все купить можно, – тихо ответил Соловьёв.
– А ты, Ляксеич, смог бы верховным стать?
– Только чтобы войска не было, дорого оно.
– Жаден ты до капиталу, – ухмыльнулся Аболкин.
– На деньгах мир держится!.. А тебе всё ухмылки да бутылки! Дело вон какое закручиваешь, а кошелёк за пазухой держишь?
Аболкин опрокинул ещё полстакана. Зажевал куском мяса, раскурил трубку-носогрейку… Запустил руку в глубокий нагрудный карман кухлянки, бросил на стол перевязанную суровыми нитками тяжёлую пачку кредиток.
