Георгий Холопов - Докер
— Вы, наверное, считаете их за дураков? — говорит Федя, высунувшись по пояс из окна.
— Это почему же? — Мармелад оборачивается. Лицо его мгновенно вытягивается от неожиданности, и он хватает на лету пенсне.
— Чтобы стать миллиардерами, пацаны должны вычерпать по десяти тысяч ведер воды. Не многовато ли?
— Позволь, позволь…
— Что тут позволять? — приходит на помощь Грубой Силе Виктор. — За десять ведер — миллион? Так, что ли, да? А в миллиарде сколько миллионов? Тысяча? Мы не маленькие. Арифметику знаем. Десять помножить на тысячу — и получится десять тысяч ведер, — Он свистит. — Ищите дураков в другом месте! Пошли, ребята.
— Правильно, пацаны, — говорит Федя и, захлопнув окно, спускается к нам.
Но Мармелад останавливает Виктора.
— Больно ты умный у нас, — говорит он, — Ты, конечно, богач. В деньгах не нуждаешься. У тебя отец коммунист. Тебе наплевать на нужды товарищей. А вот другие могут думать иначе. — И он многозначительно смотрит маслянистыми глазами на меня.
— Кто же это, интересно? — с угрозой спрашивает Виктор, закинув руки назад.
— Ну… например, твой кореш Гарегин. — Мармелад обращается ко мне: — Ты, Гарегин, конечно, согласен и на сто тысяч бонами, не правда ли? Ведь это не такие уж маленькие деньги, как кажется Виктору. Если собрать миллиард, на него можно много чего купить.
— Я что, — говорю я, опустив глаза. — Конечно, миллиард тоже деньги.
Позади Лариса шепчет Феде:
— Ты видел такого штрейха?
«Что это может значить?» — думаю я и в это время получаю такой силы «бамбушку», что долго из моих глаз, как из-под точильного камня, брызжут искры. Вот что такое, оказывается, «высекание искры»!
Но Мармелад, конечно, не замечает этого потока искр. Ликуя, он вышагивает по квадрату, потом по треугольнику, потом выделывает другие замысловатые фигуры.
— Вот видишь, вот видишь! — говорит он. — Гарегин согласен работать и за сто тысяч. А ты, как и твой отец, только и знаешь, что сеять смуту. Чертовы смутьяны! — ругается он.
Я вытираю рукавом слезы и говорю:
— Но, конечно, одному мне много не сделать. Как решат все, так и я.
Сзади меня гладят по макушке. Это Лариса. Она говорит:
— Вот паинька мальчик.
— Пошли, ребята! — командует Виктор и решительно направляется на улицу.
Все переглядываются — и расходятся. И соседские мальчики. Арифметику все знают хорошо. Ухожу и я, вытирая слезы. Но Мармелад быстрыми шажками догоняет Виктора.
— Хорошо, башибузук ты этакий! Грабь до последней нитки! Бери свои двести тысяч за ведро!
— За миллиард бонами пять тысяч ведер? Нет! — отрезает Виктор. — За ведро — миллион.
Мармелад снова догоняет его.
— Хорошо, башибузук ты этакий! Режь без ножа! Бери триста тысяч!
— Только миллион, — говорит Виктор.
— Четыреста тысяч! — кричит ему вдогонку Мармелад.
— Только миллион, — железно стоит на своем Виктор и добивается своего. Об этом я узнаю уже на улице.
Вскоре, бренча ведрами, мы собираемся у подвала. Мармелад ходит по двору как потерянный, предупреждает каждого из нас:
— Только учтите, платить буду за полные ведра. А так — два ведра буду считать за одно. И еще условие: каждому за день надо вычерпать не меньше ста ведер. Иначе наша работа не будет результативной. Тебе понятен смысл этого слова?
Да, конечно. Мы все хорошо понимаем.
Мармелад становится у помойки. В его руках корешок старой квитанционной книжки. На каждом листочке поставлена его крючковатая подпись.
Мы спускаемся друг за дружкой по скользким ступенькам подвальной лестницы, зачерпываем воду и поднимаемся наверх. К счастью, ступенек всего восемь. Девятая уже покрыта водой. До помойки надо сделать тридцать шагов. С пустыми ведрами мы бежим обратно, на лету хватая из рук Мармелада квитанционный корешок.
Вдруг сверху замечают нашу работу.
— Витя! — раздается голос Ангелины Ивановны. — Что это вы там делаете?
Виктор сердито отвечает:
— Ну, вычерпываем воду…
Собираются на балконе и другие бабушки. И все требуют объяснений.
Тогда Мармелад кричит им:
— А разве будет плохо, если во дворе не станет комаров? По-вашему — пусть лучше гоняют мяч, пусть бьют стекла?
Бабушки думают — и решают: из-за комаров стоит, конечно, потрудиться.
С кличем: «Смерть комарам!» — мы носим воду, а сами думаем кто о чем: Лариса, конечно, о новых открытках киноактеров и о своей заветной мечте — новой покрышке для футбольного мяча, Топорик — о редких марках, Виктор — о деталях для нового радиоприемника. Я же думаю о том, что смогу купить на заработанные деньги, чтобы обрадовать мать.
Приоткрывается ставня в квартире Феди, и в окне показывается «императрица Екатерина». На голове у нее, как чалма, накручено полотенце, во рту дымит толстая папироса.
— Если не перестанете орать под окном, ошпарю кипятком! — предупреждает она.
Женщина она решительная, и мы стараемся не бренчать ведрами. Удивительное дело, мы уже вычерпали столько воды, а ее ничуть не стало меньше в подвале. Девятая ступенька по-прежнему под водой.
Это беспокоит и Мармелада. Но он говорит:
— Это только так кажется, что вы вычерпали много воды. Для такого большого подвала, как наш, это — что капля в море. — И он вместе с нами берет ведро и, тяжело пыхтя, начинает носить воду, расплескивая ее.
Но к концу дня девятая ступенька все же показывается из воды.
Усталые, еле передвигая ноги, мы расходимся по домам.
У меня болят руки, ноги, плечи. Ладони ноют от натертых мозолей. Ночью я плохо сплю и с трудом просыпаюсь утром, когда меня будит Виктор. Позади него стоит Лариса.
Я вскакиваю с постели и вопросительно смотрю на мать.
— Ни я, ни Маро не смогли разбудить тебя, сынок. Я уж попросила Виктора, — говорит она. — Ты и чаю, видимо, не успеешь выпить.
— Выпьет в школе. Пошли! — командует Лариса.
Я беру со стола кусок хлеба, кладу в сумку и выхожу на балкон.
На улице Лариса говорит:
— Если мы будем идти таким шагом, то и завтра не придем в школу. — Она сталкивает Виктора с тротуара, меня бьет сумкой по шее и бежит.
Мы переглядываемся с Виктором — и бежим за нею.
На Парапете переводим дух. Лариса хохочет от всей души, и у нас с Виктором пропадает всякая охота поколотить ее. Мы мирно шагаем рядом.
Я спрашиваю Ларису:
— Что такое «штрейх»? Вчера ты так обозвала меня, помнишь? У меня от Федькиной «бамбушки» до сих пор болит голова.
— Ты, наверное, имеешь в виду «штрейбрейхер»? Как же это тебе объяснить? — Она с мольбой в глазах смотрит на Виктора.
