Николай Рыжих - Бурное море
И у Джеламана в душе и в голове в эту зим началась мучительно сладкая, трудная и всеизнуряющая работа — борьба за «удачу»: где она, эта рыба, и как ее поймать? На каких грунтах и на каких глубинах она родненькая, прогуливается-резвится, где и каким кормом кормится, где отдыхает-спит, какую воду — какой температуры и солености — любит. С сейнера он перетащил домой все промысловые журналы и карты и после работы в сетепошивочном цехе или капитанской учебы в кабинете у капитана флота забирался в Наташкину комнату и колдовал над картами и журналами. Наташка, рассадив своих куколок по стульчикам и скамеечкам, готовила им «обед», меняла платьица и платочки, а Джеламан, мурлыча себе под нос свою любимую мелодию: «Не надейся, рыбак, на погоду, а надейся на парус тугой, не надейся на гладкую воду, черный камень лежит под водой...» — сличал записи в журналах со своими отметками на картах и условными знаками, понятными только ему одному, обозначал что-то на особой, своей личной карте. Он пытался установить, найти, открыть систему жизни рыбы в северной части Берингова моря. Тут имело значение все: и корм, и течение, и соленость воды, и температура ее, и время, когда рыба идет на нерест. Надо было изучить и понять жизнь всех видов рыб, потому что одна рыба без другой жить не может, в природе ведь все устроено разумно и мудро. Имело значение тут и время цветения актинии, переселение звездочки и краба. А само морское дно, грунты? Ведь сколько там песчаных пляжей, илистых болот, водорослевых рощ и рощиц, всяких ракушечных свалов, ущелий, скал, гротов!
И вот как-то, когда Наташка напоила чаем своих кукол, а капитан дошел до слов своей песни — «злая буря шаланду качает, мать выходит и смотрит во тьму», — его вдруг осенила мысль: сделать макет морского дна, ну хоть самых главных «огородов», ведь все будет видно как на ладони!
— Наташа, у тебя пластилин есть?
— Ой, папочка, как ты меня напугал! Я думала, что случилось...
— Давай пластилин.
— На. — Девочка подала ему начатую коробку.
— Это все?
— Нет, еще есть. Куколки.
— Неси куколки.
Девочка принесла несколько фигурок, вылепленных из пластилина.
— Мало, Наташа, мало. Очень мало... А сколько сейчас времени?
— Скоро мама с работы придет.
— О! Магазин еще открыт. Одевайся!
— А игрушек мы купим?
— Купим, купим. Все купим.
Он быстро одел девочку, сам сунул ноги в валенки и накинул шубу. Посадил девочку на закорки и поломился прямо по сугробам.
— Ой, папочка, как мы спешим!
В магазине он сказал девочке, чтобы она выбирала игрушки, а сам — к продавщицам:
— Давайте детский пластилин. Весь, что есть.
— Пять коробок хватит?
— Пятьдесят. Пятьдесят коробок.
— Вова, ты что? Пластилинового снеговика лепить собираешься? — шутят продавщицы.
Нашлись эти пятьдесят коробок, он сложил их в мешок и под смех продавщиц потащил мешок домой.
Вылепить морское дно оказалось не так-то просто, понадобился большой ящик, опилки, клей.
— Наташа, дел у нас с тобою на месяц, — говорил он, понуро глядя на карту, на большущий, в полкомнаты, ящик, на кучу опилок, на ведра и баки приготовленного крахмального клейстера. — Ну что ж... «Не надейся, рыбак, на погоду, а надейся на парус тугой...»
Через два месяца у него стало что-то получаться, появились очертания берегов; изобаты глубин он обозначил белым пластилином, вылепил ракушечные слои, водорослевые рощи, песчаные пляжи, нагромождения рифов — не дай бог сюда невод метнуть! — подводные скалы. И целые армии селедочек, камбалинок, палтусов, минтая наготовил. Он их переставлял согласно записи в журналах и отметкам на промысловых картах.
— Папочка, сюда забыл рыбок поставить.
— Погоди... «Злая буря шаланду качает...», сюда они еще не приплыли.
— А сюда?
Конечно же, сделать полностью подробный макет всего морского дна не удалось, но зато море он изучил до последнего камешка. И яснее стала сама судьба, если можно так выразиться, сама жизнь рыбы в море. До апреля, до самой поездки в Петропавловск на слет передовиков рыбной промышленности он, как генерал в отставке, разыгрывал минувшие сражения, передвигая армии рыбок по дну Берингова моря... «...Мать выходит и смотрит во тьму и любовь и слезу посылает...»
II
Когда возвращался со слета, в раздумье — все о той же рыбе думал — сидел у окна самолета и смотрел на горы Камчатки, на тундру, тайгу, долины и вулканы. Вот самолет пошел вдоль морского берега, потом над морем... Вот и все знакомые места, где каждый год приходится рыбачить: остров Карагинский, остров Верхотуров, мыс Северо-Западный, мыс Озерный, Крашенинникова. На море стоял еще битый лед, только кое-где чернели полыньи. Через несколько дней лед растает, его разнесет течениями и ветрами, флот выйдет брать рыбу. Вид моря с самолета напоминал ему чем-то макет.
Вдруг Джеламан заметил, что к югу от мыса Крашенинникова миль на сорок лед закручен наподобие улитки. В чем дело? Кто его закрутил? Может, и ветер, но навряд ли... Течение? Только течение могло это сделать. А почему? Видимо, здесь водоворот, сталкиваются несколько течений. Задумался над этой «улиткой»... Значит, вода здесь вертится, не уходит, крутится на месте, следовательно, корм здесь для рыбы не приносной, а постоянный. Какие же здесь грунты, какие глубины? Можно ли рыбачить? Эх, жаль, нет макета рядом. И стал мечтать, как, прилетев домой, все рассмотрит на макете. Достал записную книжку и быстро стал срисовывать эту «улитку», как она виделась с самолета.
Как только вошел в квартиру, сразу к макету — глубина здесь сто метров, почти рабочая... Если добавить метров двести ваеров, можно рыбачить. Корм — песчанка, для камбалы корм. Должна быть рыба! Непременно!
III
Когда наша «Четверка» была готова к выходу на промысел, Джеламан подозвал меня:
— Выпиши запасных ваеров. Метров триста.
— Хорошо.
Рыбачить начали, как всегда впрочем, с промысловой камбалы, с восьмидесятиметровых глубин. Бралась в этом году она хорошо, у нас же вообще замечательно — ни порывов невода, ни зацепов и вообще никаких аварий. По вылову шли вплотную за Сигаем и Серегой Николаевым, этими рыбацкими асами.
Хоть все и нормально шло, с учетом того, что на море нет оценки «отлично» или «сверхотлично», а есть «нормально», но Джеламан все недоволен был чем-то, озабочен постоянно, будто чего-то ждал. Сам не свой, одним словом: то, уединившись в угол рубки, карту свою любимую рассматривает, то что-то считает, рисует, то вдруг ни с того ни с сего сорвет шапку и заругается. И наконец не выдержал:
— Как вы думаете, парни... — он стащил шапку за одно ухо и стал накручивать на палец завязочку, — что лучше — грудь в крестах или голова в кустах?
