Антони Смит - Две горсти песку
Итак, мы опять вознеслись вверх, опять обозреваем ландшафт из своего скрипучего гнезда в тысяче метров над землей. А впереди — новая гряда, высотой не меньше Нгонга, но если там склоны ложились мягкими складками, то здесь торчат острые скалы…
— Ол Эгасети, — объяснил Ален. — На таких склонах не сядешь. И за грядой совсем нет дорог. Лучше уж сесть где-нибудь здесь, поближе к дороге на Олоргасаил.
Я был с ним согласен. Этот перелет в любую минуту может навлечь на нас беду. Лучше поскорее кончать. Пройдя немного на тысячеметровой высоте, мы плавно пошли вниз, к колючим кустарникам на откосе, с которого начиналась следующая гряда. Чтобы спуск не превратился в неуправляемый процесс, я понемногу сбрасывал балласт. Теперь, говорил я себе, можно не скупиться на песок, ведь он нам больше в этом полете не понадобится. Мне удалось поддерживать скорость снижения на уровне шестидесяти метров в минуту, и мы пересекли дорогу на высоте около полутораста метров. После этого аэростат пошел вниз чуть быстрее; тогда я бросил еще две горсти песку.
И тут же понял, что просчитался, слишком сильно притормозил спуск. Некоторое время сплошь поросшая несносными колючими кустами земля еще приближалась, но метрах в семи-восьми над зарослями снижение прекратилось, а затем мы пошли круто вверх. Из-за моей ошибки посадка не получилась, встреча гондолы с землей не состоялась. Я лихорадочно соображал, что делать. Потравить газ? Но теперь уже попросту негде садиться, на нас надвигается скала. Врежемся в нее — только и всего. Остается только продолжать подъем.
— Виноват, простите, — сказал я. — Сбросил лишнюю горсть. Будем садиться где-нибудь еще.
Мои товарищи с сожалением проводили взглядом дорогу, потом повернулись вперед: что нас там ожидает? Как это у нас повелось за последнее время, мы вскоре опять созерцали мир с большой высоты. Над скалами, грядами, обрывами и прочими прелестями, отличающими Рифт-Валли, нас швыряло, будто пробку. Могучий воздушный поток, рожденный над равнинами под Найроби, словно взбесился, и нам ничего не оставалось, кроме как участвовать в буйной свистопляске.
Страх, который вы испытываете в гондоле, — совсем особенный страх. На вас обычная одежда, и стоите вы, небрежно опираясь на край корзины, и на вид все в полном порядке. Необозримый простор. Безоблачное небо. Яркое солнце. Все живы-здоровы, ни у кого нет даже малейшей царапины. На дне гондолы, подле ног, лежат продукты, канистры с водой… И однако нам было не до еды. Глотка пересохла и сжалась. Мы довольно много говорили, но разговор был какой-то однообразный.
— В этих горах нельзя садиться, — сказал Ален. — Туда не взберется никакой грузовик.
— И все-таки нам, похоже, придется сесть там, — ответил я. — Вряд ли можно рассчитывать еще на один прыжок. А будем снижаться, поневоле надо садиться.
Дуглас отмалчивался, если не считать неодобрительных замечаний о ветровых волнах: болтанка произвела на него неизгладимое впечатление. Так уж действовали на нас столкновения с землей; после них нам требовалось какое-то время, чтобы, так сказать, прийти в норму. Сам я в ответственную минуту держал в руке альтиметр, сунув в карман второй прибор, отмечающий подъем и спуск. Остальные двое пеклись о съемочной аппаратуре и биноклях, что-то судорожно сжимали в руках, что-то висело на шее, что-то лежало в карманах. Удар о землю — да просто приготовления к нему, когда руки лихорадочно искали очередной мешок с песком, влекли за собой последствия, которые можно назвать полным беспорядком. Кто-нибудь видел футляр от объектива? Или пленку, которую я только что вынул из аппарата? А это чье? И так далее в том же духе. Если не считать самого толчка, больше всего нас раздражали мешки с балластом. Как бы осторожно их ни поднимали со дна корзины, они лишь усугубляли хаос. Принято представлять себе эти мешки висящими снаружи на гондоле, но колючие кусты вынудили нас внести изменения в эту картину. Мы быстро остались бы без песка, если бы придерживались так называемой обычной практики.
У нас еще было три мешка, когда мы вскоре после неудавшейся попытки совершить посадку опять начали терять высоту. Из нашей корзины, подвешенной в тысяче метров над землей, очень уж отчетливо было видно, что воздушное течение несет нас прямо на гору, хотя мы предпочли бы перевалить через нее. Я сбросил немного балласта, притормаживая падение.
— Разве ты не видишь, — твердил Ален, — что здесь никакой грузовик не пройдет?
Похоже, что он прав. Не так-то просто будет спуститься с этой горы, даже без ноши на плечах. А ветер упорно нес шар на скалы, и я сбросил еще песок. Вот уже каких-нибудь полтораста метров отделяют нас от далеко не приветливого на вид нагромождения застывшей лавы. Целый мешок, четырнадцать-пятнадцать килограммов, израсходован; я протянул руку за следующим.
Дальше все происходило с головокружительной быстротой. Я увидел впереди за площадкой обрыв. Садиться на площадке или следовать дальше? Я высыпал полмешка. Уж теперь-то мы должны подняться! Увы, этого не произошло, и над нами нависла угроза нового столкновения.
— Ален, возьми-ка последний мешок. Бросай его, когда скажу. Нам надо постараться сесть здесь. Черт возьми, нелегкая задача! Постой, не сбрасывай еще. Я потяну разрывной строп. Держись, ребята, садимся. Поберегись!
Мы с маху врезались в гору. Глядя на край огромной лавовой глыбы, я ловил рукой строп. Вдруг рядом с гондолой вырос куст, и я присел. Мои товарищи тоже присели. Сидя на дне корзины, я пытался в щели между прутьями различить, сколько осталось до земли. Да, не меньше пятнадцати метров, скала уже позади. Успел я дернуть разрывной строп?
А если успел, почему мы идем так быстро вверх? Даже если полотнище сорвано только наполовину, теперь, когда скала пройдена, до земли достаточно далеко, мы успеем, падая, развить хорошую скорость… Однако мы не падаем, напротив, продолжаем подниматься, я видел это даже без альтиметра.
— Кто-нибудь видел альтиметр?
— Господи, я-то думал, ты вывалился из корзины!
Оба, Дуглас и Ален, были убеждены, что удар о скалу вышиб меня из гондолы, хотя при такой тесноте они, казалось бы, должны были видеть меня. И оба промолчали, ни одним словом не выдали своих чувств.
Так или иначе, мы шли вверх, и положение было очень неприятным. Ален-таки побывал за бортом, когда мы на секунду встретились с землей. Как иначе объяснить глубокую ссадину у него на ноге, пониже колена? В гондоле ничего такого нет, что могло бы причинить ему такую рану. Сам пострадавший смутно помнил, что ушибся о что-то твердое. И при этом он, естественно, выронил мешок с песком. Я еще раньше разделался с моим. Теперь понятно, почему мы так быстро пошли вверх! Весь балласт, все до последней песчинки сброшено. Не осталось ни грамма, чтобы притормозить, когда мы снова начнем падать. Причем падать нам — опять-таки из-за отсутствия балласта, — очевидно, придется с еще большей высоты, чем прежде.
Проверяя имущество и отыскивая, как обычно, пропавшие предметы, мы установили, что потерян не только мешок с песком. Пропала одна фляга и две бутылки пепси-колы, у Алена сорвало с пояса батарею. А значит, груз стал еще меньше, и мы заберемся намного выше, чем думали. И с большой высоты пойдем вниз, не располагая ни единой песчинкой балласта. Никто и ничто нас не выручит. Мы наедине с бедой, одни в огромном и грозном воздушном океане.
Как-то отрешенно мы посмотрели на альтиметр. Стрелка упорно наращивала цифру. Минут через десять после нашего (самого неприятного изо всех) столкновения с землей она наконец остановилась. Мы парили в добрых полутора километрах над жаркой коричневой пылью, выстилающей Рифт-Валли. Прибор показывал почти три тысячи метров над уровнем моря.
Маньятта
Представьте себе чувства человека, принявшего безвкусный яд, действие которого скажется не раньше чем через час, а то и два. С одной стороны, он как будто совершенно здоров, с другой стороны, знает, что фатальный недуг неминуем. Если ничего не делать, только ждать, яд в конечном счете убьет его. Но это будет, а пока он чувствует себя нормально и гадает, что ему предстоит.
Мы ощущали что-то в этом роде. Лично мы ни на что не могли пожаловаться, если не считать, что находились в гондоле, которая повисла в воздухе в полутора километрах над землей. Все трое невредимы, только у Алена из ноги еще сочилась кровь, но сравнительная незначительность этой ссадины словно подчеркивала весь ужас того, что нам грозило. Кроме ноги у Алена была еще кровь на плече, хотя плечо он не оцарапал. Каким-то образом она попала туда с колена. Да что такое ссадины и царапины, когда альтиметр показывает три тысячи метров и нет ни грамма балласта?
У нас были две возможности. Первая — использовать парашютные свойства шара. Известны случаи, когда этот способ спасал аэронавтов. Надо обрезать веревку, которая оттягивает вниз аппендикс и не дает промяться нижней части оболочки. Затем дергают разрывной строп. Теоретически (если все пойдет благополучно) газ должен вытечь, а оболочка останется внутри сети. Эта пустая оболочка (опять-таки если все будет хорошо) примет вид зонта и сыграет роль тормоза. Если удачи не будет, газ выйдет, а оболочка не примет вид зонта. Она соберется в ком внутри сети и уже не сыграет роли тормоза. И шар со всеми придатками так ударится о землю, что команде ни за что не уцелеть.
