Антони Смит - Две горсти песку
Дуглас проснулся, уставился на меня, наконец заговорил.
— Я тебя за льва принял, — сказал он и тут же опять уснул.
Вскоре я последовал его примеру.
А через несколько минут (во всяком случае так мне показалось) начали прибывать наши помощники — Билл Мур-Гильберт и все остальные. Приехал на лендровере Джон Ньюбоулд, у которого по пути произошло легкое столкновение с носорогом, и тоже привез полную машину людей. Без дальнейших проволочек и без завтрака (нам почему-то больше не хотелось антилопьего мяса) Дуглас пустил водород. Остальные помогали мне с оболочкой. Ветер был слабый, невозможно понять, что у него на уме. Кратер заполнила густая мгла, делая его похожим на громадную миску с молочной овсянкой, но все меня заверили, что так часто бывает на рассвете, солнце быстро развеет эту иллюзию.
Оранжевая громадина шара неуклонно росла, становясь все более заметной среди зелени на гребне. Все шло хорошо, если не считать, что, когда оболочка была заполнена наполовину, Дуглас успел уже опорожнить большую часть баллонов. Кто-то ошибся, определяя давление или объем, которому оно отвечало. Так или иначе, работа продолжалась, Дуглас выжимал из каждого баллона все до последней капли. И вот наши ресурсы исчерпаны, шар плавно качается над сдерживающими его мешками с песком, наполненный примерно на девяносто пять процентов. Ладно, как-нибудь обойдемся.
За три часа, пока мы наполняли шар, ветер еще не решил окончательно, как ему быть. Израсходовав шесть сотых кубометра драгоценного газа, мы запустили с минутным промежутком два шара-пилота. Один полетел на восток, другой отклонился к западу. Что-то ветер уж очень переменный. Все равно, куда бы он ни дул, я хотел поскорее вылететь, чтобы предельно использовать тихое утро и управиться до второй половины дня, когда всерьез начнется турбулентность. Поэтому мы — Дуглас, Джон Ньюбоулд и я — влезли в гондолу и принялись налаживать равновесие. На высоте двух с половиной тысяч метров подъемная сила аэростата примерно на четверть меньше нормальной, исчисляемой на уровне моря. Кроме того, шар, наполненный только на девяносто пять процентов, тянет хуже. Надо было свести до минимума наше снаряжение и припасы. И когда шар наконец решился порвать с землей, в гондоле оставалось всего пять мешков балласта.
— Взялись за гондолу! — скомандовал я, и Билл перевел мои слова на суахили.
Поскольку мне хотелось идти самое большее метрах в тридцати над деревьями, а не взмывать, как это у нас повелось, на высоту триста-четыреста метров, мы привязали гайдроп к кольцу и растянули его на земле. Поблизости не было ничего, что он мог бы повредить, а я рассчитывал, что после набора нужной нам высоты дальнейший подъем будет тормозиться растущим весом гайдропа. Даст бог, эти 20 килограммов пресекут склонность «Джамбо» уподобляться ракете.
— Отпустили опять. Ветер понес нас, но параллельно земле.
— Взялись!
Тридцать рук заставили гондолу остановиться, но пятнадцать ртов продолжали тараторить. Взлетит, не взлетит, что, да как, да почему — все эти вопросы были предметом горячего обсуждения с той самой минуты, как Дуглас пустил водород, и теперь дискуссия достигла высшего напряжения. Один из наших помощников замолк на секунду-другую, пока я высыпал ему на ноги два килограмма песку. Наконец Вилл снова крикнул:
— Тоа мконо! Отпускай!
Последние два килограмма сделали свое дело. Мы пошли вверх почти отвесно, разматывая гайдроп. На моих глазах сынишка Билла взялся за лежавший на земле конец каната. Я что-то крикнул, потом с облегчением увидел, что гайдроп сам выскользнул из рук малыша. А теперь уже вообще кричи не кричи — не услышат: полет начался. Наступила минута, когда Дуглас обычно сдвигал на затылок свой головной убор и изрекал что-нибудь вроде:
— Так, взлетели.
Что верно, то верно — мы взлетели, только несло нас прочь от кратера. Через десять минут мы остановились примерно в полутора километрах от гребня, метрах в ста двадцати выше его уровня. Небольшого подъема было довольно, чтобы оболочка перестала обмякать внизу. Газ расширился, и «Джамбо» обрел надлежащую идеальную форму. А вот полет пока складывался вовсе не идеально. Странно: в небе над нами плывут маленькие кучевые облака, внизу шуршит от ветра листва, а мы висим неподвижно между небом и землей. Дуглас снимал панорамой необозримые просторы, Джон изучал растительность. Ему нравилось наблюдать, как четко одна экологическая зона отделяется от другой. Будто длинные гладкие полосы, которые расписывают поверхность моря. Сходную картину образовали лес и прогалины внизу. Участки короткой травы упорно сохраняли своеобразие, хотя кругом была пышная, высокая растительность. Крапива тоже составляла компактные зоны: или стоит стеной, или ее вовсе нет. Acacia lahai, едва ли не самая нарядная среди древовидных акаций, казалась посаженной людьми — такими аккуратными рощицами она стояла.
Несмотря на уловку с гайдропом и задержку на сто двадцатом метре, мы вскоре начали довольно быстро набирать высоту, правда оставаясь при этом над одним и тем же высоченным деревом. Дуглас с досадой смотрел, как удаляется земля, и ставил один объектив длиннее другого. А больше мы ничего не могли поделать. Впрочем, облака шли в нужном нам направлении через кратер. Стоит шару сравняться с ними, и мы, несомненно, тоже пойдем туда. Забираться слишком высоко не было смысла, достаточно попасть в нижнюю часть воздушного течения, поэтому я не сбрасывал балласта — и без того рано или поздно достигнем нужной высоты. Иначе просто быть не могло: ведь по мере подъема солнце все сильнее нагревало шар. Очевидно, над деревьями с утра лежал туман или во всяком случае пелена влажного воздуха, потому что, чем выше мы поднимались, тем прозрачнее становилась атмосфера и жарче солнечные лучи. Водород отзывался на усиленный нагрев и расширялся. Стартовую площадку еще было видно, но она тонула во мгле, а мы легко возносились в голубое поднебесье над изумительным ландшафтом.
С одной стороны лежал кратер. Он впервые показался нам маленьким. К северу от него — крутые гряды Кратерного Плато с торчащими над ним вулканами вроде Эмбагаи высотой до трех и более тысяч метров. Действующий вулкан Ленгаи вздымался выше нас. Он не курился, и вершина была расцвечена белыми пятнами — этакий конический насест для некоей чудовищной разновидности птиц. Километрах в шестидесяти пяти к востоку от нас просматривался могучий скальный уступ, спадающий в сторону Рифт-Валли, Маньяры и трассы нашего предыдущего полета. На юге виднелись холмы, озеро и опять холмы, за которыми можно было угадать могучий континент, протянувшийся почти на пять тысяч километров до мыса Доброй Надежды. Я не берусь точно определить, что влечет и побуждает человека подняться над земной поверхностью, но, стоя в гондоле на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, я испытывал чудесную умиротворенность. Я переступил с ноги на ногу, полюбовался Лулмаласином и Олдеани, потом перевел взгляд на своих товарищей.
— Хороший вид, — сказал Дуглас.
В эту минуту наша крохотная тень далеко внизу двинулась в сторону кратера. Она перескакивала через лесных великанов, плавно скользила по степным участкам. Вот пересекла разбитую дорогу под гребнем, живо одолела последний подъем и достигла внутреннего склона. И побежала вниз по деревьям, по башенкам скал, по отвесным кручам. Дальше пошли более отлогие склоны, и тень уже медленнее поплыла по дну кратера. Не ощутив ни малейшего дыхания ветра, мы в десять минут совершили по воздуху путь, на который пешеход потратил бы много часов, И вот мы над Нгоронгоро.
Если наша тень скатилась вниз, как на салазках, о нас самих этого никак нельзя было сказать. Тень достигла дна кратера и совсем уподобилась булавочной головке, а мы продолжали идти на той высоте, на которой встретили воздушное течение с востока. Аэростат по-прежнему находился примерно в трех тысячах метров над уровнем моря, тень же скользила по земле в полутора километрах под нами.
Нет, не о таком наблюдении животных с воздуха мы мечтали… Это было примерно то же, что рассматривать прудовую воду без микроскопа. Расстояние слишком велико, его надо сократить. Выждав, пока аэростат не углубился километров на пять в воздушное пространство над чашей (я смотрел по тени), я потянул выпускной клапан и держал его открытым три секунды. Почти сразу в лицо нам подул ветерок. Мы спускались со скоростью полутораста метров в минуту (примерно с такой скоростью снижается парашютист), однако вполне поспевали следить, как меняется вид этого замечательного уголка природы. Земля, казавшаяся сверху гладкой, становилась все более пересеченной; вершины окружающих гор ныряли за гребень кратера, будто заходящие солнца. Минут через десять, когда до земли оставалось около трехсот метров, я сбросил две горсти песку, чтобы прекратить падение. Еще две горсти — и мы остановились на высоте примерно ста двадцати метров.
