Иржи Ганзелка - Там, за рекою, — Аргентина
Соответствуют им и дороги. Точно так рисовал их известный аргентинский карикатурист Ф. Молина Кампос: изображенные им гаучо на кобылах с огромными копытами по-военному делают поворот на углах прямоугольных участков с поломанными варильонами. Едешь вдоль этих кольев — и вдруг конец. Словно по команде, колья, а вместе с ними и дорога шагнули вправо. Через 100 метров колья раздумали и под углом 90 градусов делают «налево», вместе с ними «налево» делает и дорога. Это похоже на трассу слалома. Никому и в голову здесь не приходит, сообразуясь со здравым смыслом, перерезать прямой дорогой огромный прямоугольник земельного участка. И вот петляешь между кольев, словно заяц, вправо, влево, вправо, обратно, снова вправо и так до одурения. Там, где из этого правила было сделано непостижимое исключение, Аргентина может похвастаться кое-чем, но это способен оценить не гаучо, а только автомобилист.
Мы выехали из Тостадо. Если хотите, можете найти его на карте: 29°15´ южной широты, 61°45´ западной долготы, почти на границе провинции Санта-Фе и Сантьяго-дель-Эстеро. Шесть раз подряд вправо, влево точно под прямым углом — и только после этого терраплен выпрямился. Пять километров, десять, двадцать — абсолютная прямая.
— Взгляни, пожалуйста, на карту, когда будет первый поворот?
Делаем подсчеты, пользуясь некоторыми сведениями подробнейших аргентинских карг, не имеющих себе в мире равных по качеству.
— Через шестьдесят девять километров. Перед болотами Лос-Саладильос поворот вправо.
— Ты это серьезно?
— Серьезно. Paciencia!
Оказалось, что это действительно не шутка. Через час мы пришли к выводу, что руль нам не нужен. Бесконечный ряд кольев с клочьями травы. Тучи пыли, которую ветер гонит перед нами. Сигналим в пыль, боясь, как бы из нее не появился огромный силуэт «дизеля» о горою хлопка. Гаучо в широких бомбачас и еще более широком сомбреро гонит стадо диких лошадей и при этом тренируется в ловкости набрасывать лассо. На счетчике спидометра прибавляются километры, и соответственно с этим растет доверие к тем, кто чертил карты для Аргентинского автоклуба.
— У тебя там семьсот шесть? Через восемь километров будет поворот.
На горизонте вынырнула лента пальм с низкими веерами — предвестник того, что дальше последуют болота. И затем на 714-м километре мы действительно свернули вправо, абсолютно так, как диктовала карта. До чего все просто! Через 80 километров по прямой повернешь руль и возвращаешься снова на прямую, как будто ничего не произошло. А в путевой дневник записываешь, что между Тостадо и Паралело Вейнтиочо был побит африканский рекорд. Там, в Южной Родезии, мы весьма гордились, когда на протяжении 28 километров могли не думать о поворотах.
В третий раз солнце склонялось к западу, когда на пути из Сан-Николаса мы остановились перед большим деревянным щитом, вырезанным в форме «Territoria Nacional del Chaco». Чако до сих пор не было возведено в ранг провинции, так как население его пока не достигло численности, необходимой для такого посвящения.[22]
Высохшие деревья по обеим сторонам, безотрадная серость всюду, насколько хватает глаз, — прямая противоположность зеленому ковру пампы вокруг Буэнос-Айреса и Росарио. На дороге лежит дециметровый слой мягкой пыли, в которую ноги проваливаются, как в снег. Ветхие лачуги справа и надпись на деревянной карте:[23] CHACO BIENVENIDO
Так хозяин открывает двери своего нищего дома пришельцу с далекой чужбины, разбивая лед первого разочарования сердечным «Добро пожаловать!»
Мы стояли на земле Чако, страны «белого золота».
ХЛОПКОВАЯ РУЛЕТКА
Петр Шашвата нагнулся, набрал в ладонь сухой земли и, размяв комки, медленно стал выпускать ее тонкими струйками между пальцев. Приблизительно так рассказывают старые чаконцы, и в голосе их звучит гордость первооткрывателей.
Шашвата удовлетворенно улыбнулся и щелкнул пальцами.
Но даже сам Шашвата, опытный человек, не подозревал тогда, что этим щелчком он как бы переводит стрелку на жизненном пути тысяч тех, кто до сих пор даже понятия не имел, где находится Чако. Шашвата отнюдь не был гринго, когда в 1913 году приехал в Аргентину. У него за спиной было семь тяжелых лет хлопкороба в Техасе, но он бежал оттуда главным образом потому, что тяжело заболел малярией. К тому же он опасался приближающейся войны в Европе и поэтому искал себе приюта в Аргентине. Он искал добросовестно. Провинция Санта-Фе его не удовлетворила. Не удовлетворили его и девственные леса в провинции Мисьонес, где ему не понравился краснозем. Тогда он послал своего сына Карела на разведку в Чако, так как прослышал, что там начали разводить хлопок. А у Шашватов был кое-какой опыт в этом деле.
Вскоре Карел прислал восторженное письмо. «Целина, ни малярии, ни других тропических болезней нет и в помине», — писал он отцу и нескольким друзьям, которые, не мешкая, сложили палатку, разбитую на площади возле храма в Ресистенсии, где несколько недель стояли лагерем, и отправились на запад. В том же направлении за несколько месяцев до этого вышел командир шестого аргентинского полка с приказом: на 173-м километре к западу от Ресистенсии основать новое селение. Он уже наметил улицы будущего города и успел со своей командой построить несколько примитивных халуп, когда на станцию железной дороги в Чако прибыла многочисленная семья Петра Шашваты и Яна Новотного. Эта станция называлась «Presidencia Roque Sáenz Peña» по имени недавнего аргентинского президента. Вокзалом на ней служил старый вагон, в котором одновременно помещалось и почтовое отделение.
Колонисты облюбовали участок земли с лесом, но не смогли договориться с командиром полка, заинтересованным в том, чтобы поскорей выполнить приказ и построить селение. Они были вынуждены сперва купить участок в «городе», выкопать там колодец и построить еще что-нибудь.
— Это что-нибудь мы поняли буквально, потому что нам не терпелось поскорее выбраться за город, — вспоминаетсын Яна Новотного. — Мы выкопали колодец, построили деревянную уборную и тем самым получили право приобрести за каждые полгектара в городе двадцать шесть гектаров в колонии.
Таково было начало. В то время Саэнс-Пенью населяло несколько семей, большей частью испанцев, и гарнизон. Однако в конце года гарнизон ушел, и основанное им селение опять опустело. Поселенцы разбили палатку и в первую очередь принялись изготовлять необожженный кирпич и валить лес. В том же году они засеяли три гектара кукурузой, земляным орехом и бататом — сладким картофелем. Только в следующем, 1914 году они смогли на освобожденной от леса поляне посеять хлопчатник, ровно 6 гектаров. Ян Новотной рассказывает об этом:
