Леонид Платов - Архипелаг исчезающих островов
Глава вторая
СТРЕЛКА УКАЗЫВАЕТ НА НОРД-ОСТ
В отличие от Лизы, у нас с Андреем не было и не могло быть колебаний в выборе профессии.
Над нашим общим письменным столом, между расписанием лекций в университете и программой футбольных состязаний, висел маленький компас-брелок — подарок Петра Ариановича. Стрелка, закрепленная неподвижно, указывала на NO — норд-ост, северо-восток.
(Именно там, на северо-востоке Советской Арктики, если помнит читатель, должна была находится гипотетическая, то есть предполагаемая, Земля Ветлугина).
Образ учителя географии не потускнел с годами. В споре, в ссорах мы постоянно прибегали к авторитету Петра Ариановича. То и дело я, либо Андрей повторяли: “Петр Арианович, думаю, не сделал бы так… Петр Арианович по этому поводу сказал бы…”
Долго верили в то, что встретимся с ним.
В первый же год по приезде навели справки в Наркомпросе. Нет, в списках педагогов Ветлугин не числился.
Списались с отделом кадров Академии наук, находившейся тогда в Ленинграде. Среди научных сотрудников Ветлугина не было.
Умер?..
Но это нелегко было себе представить. О людях, всеми помыслами и делами устремленных в будущее, не так-то просто сказать: “умер”.
Умер, не нанеся на карту свои острова?!
Личность Петра Ариановича неразрывно слилась в нашей памяти с удивительными, неразгаданными островами.
Помнили о них всегда. Видели их как бы боковым зрением, отправляясь в Москву, в университет, проверяя друг друга по программе вступительных экзаменов, расхаживая по московским улицам и восторженно разглядывая афиши: “Балет “Красный мак”, “Вечер Маяковского”, “Концерт Собинова и Неждановой”.
Так бывает в поезде. Можно оживленно разговаривать с попутчиком, читать журнал или играть в домино и в то же время краем глаза следить за пейзажем, проплывающим за окном.
Иногда мы надеялись, что узнаем одновременно о Петре Ариановиче и об островах.
Разве нельзя было, остановившись по дороге в университет у щита, где вывешивалась “Правда”, увидеть заголовок: “Открытие новых островов в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря”?
А под ним:
“С борта ледокола. От нашего специального корреспондента… Только что начальником экспедиции П.А.Ветлугиным под грохот салюта поднят флаг Советского Союза на вновь открытом архипелаге… Величественная картина крутых лесистых склонов… Конические горы, снежными вершинами упирающиеся в облачное небо…”
Но не появлялось такого сообщения в “Правде”…
Клад, завещанный нам Петром Ариановичем, оставался нетронутым. То был географический клад — острова, охраняемые льдами и туманом!.. Нельзя было на пути к островам “рыскать”, как говорят моряки, то есть откланяться от заданного курса. Стрелка компаса, закрепленная неподвижно, указывала на NO — северо-восток.
— Не забывай афоризм, — поучительным тоном повторял Андрей: — “Если хочешь достигнуть чего-нибудь в жизни, будь целеустремленным”.
Андрей гордился своей целеустремленностью. Я иногда разбрасывался, по его мнению.
— У тебя шквалистый характер, Леша, — сказал он однажды. (Кажется, мы проходили в то время шкалу ветров Бофорта).
— То есть?
— Как ветер, налетающий порывами.
— А у тебя?
— О! Постоянну дующий легкий бриз, — поспешно сказал он, но сам не выдержал и захохотал.
Вот уж действительно ничего похожего на бриз, на его нежнейшее, ласкающее дуновение! Скорее мужественный и суровый северный ветер!..
Наружность моего друга соответствовала его характеру. Он остался букой, таким же, каким был в детстве. Смуглый, черный, как жук, с круглой, коротко остриженной головой. (“Прическу там какую-то заводить! Пробор делать!..”)
Он не имел уменьшительного имени. Язык не повернулся бы назвать его Андрюша или Андрейка. Андрей — это было то, что полагалось. Андрей — это было хорошо!
Только довольно крупный вздернутый нос нарушал общее впечатление. Очень забавны были эти широкие, будто любопытные ноздри. И по-прежнему нос смеялся со всем лицом — покрывался мелкими складочками и морщинками, точно Андрей собирался чихнуть. Смеялся мой друг не часто, но зато уж закатывался надолго, совсем как Петр Арианович.
Оглядываясь назад, я вижу, что мы были по-настоящему счастливы в свои студенческие годы. Мы были молоды, полны сил, находились в Москве, в мировом научном центре, учились в старейшем русском университете, где все напоминало о славных традициях русской науки, самой передовой в мире.
А впереди — впереди были наши острова! Казалось, каждая прослушанная нами лекция, каждый сданный зачет приближают нас еще на шаг к островам!
Жили мы в тесной комнатке в одном из переулков между Пречистенкой и Остоженкой, жили отлично, хотя считалось, что настоящая жизнь начинается только за Полярным кругом.
В Москве наш день начинался с того, что мы любовались городом. Любовались им с крыши, потому что именно здесь делали свою утреннюю зарядку.
Даже зимой выскакивали на чердак, голые по пояс, быстро пролезали в узкое чердачное окно и выбегали на крышу, делая такие движения руками, точно плыли брасом.
Холодно? Вздор! Сейчас будет тепло!
Пританцовывая, обеими горстями захватываем побольше хрустящего чистого снега, с силой растираем спину, грудь. Потом — бегом вниз, по винтовой лестнице, к крану на кухне. Вода после снега кажется всего лишь прохладной.
Довольное урчанье и фырканье оглашают коммунальную квартиру. Соседи, зевая, отрывают головы от подушек. Ого! Уже семь часов?.. Студенты из угловой комнаты поднялись…
Говорят, по-настоящему здоров тот, кто не ощущает своего здоровья. Это не так. Мы ощущали свое здоровье.
Мы даже щеголяли приобретенной на крыше неуязвимостью. В лютые морозы, когда на улице все горбились и прятали носы в воротник, я и Андрей беззаботно сдвигали фуражки на затылок. Ни кашне, ни меховых шапок, ни зимних пальто не носили из принципа. Подумаешь: 56-я параллель! А нам в будущем зимовать на 76-й или 86-й!..
Крыша была нашим владением не только зимой, но и летом. Выходили сюда в одних трусах и готовились к зачетам, подстилая коврик, чтобы не так обжигало железо. Надо было набрать солнышка внутрь побольше, про запас, в предвидении долгих бессолнечных зим в Арктике.
На крыше было удобно проверять друг друга по метеорологии.
— Какие облака проплывают, Леша?
— Цирусы.
— Врешь, врешь! В учебник загляни. Куммулюсы! Видишь — пышные, будто взбитая мыльная пена.
Крыша называлась у нас верхней палубой. Комнату снисходительно называли кубриком. Она и на самом деле была похожа на кубрик: узкая, длинная, отделенная тонкой переборкой от соседней.
