Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...
Я поднялся на мостик. На штурманском столе была расстелена карта, совершенно голубая, только в углу листа одиноко зеленело круглое аккуратное пятнышко. Норфолк! Уж больно мал! «Не промахнемся?» — спросил я штурмана. Он весело отозвался: «В море всякое бывает…»
Утром я выбежал на палубу и увидел над ней солнце, отполированный до блеска присмиревший океан и в нем Норфолк. Это была одинокая глыба серого камня в неправдоподобно-театральной синеве водного простора, отороченная зеленым пушком леса.
«Витязь» бросил якорь на рейде. Скалистые берега острова в лихой крутизне срывались к океану, прибрежные рифы клыками торчали из молочной кипени прибоя.
Норфолк словно заблудился в океане — от Австралии в полутора тысячах километров. С континента прилетают на островок любители охоты на акул. И еще почитатели экзотики: на крошечном клочке тверди, остатке некогда погибшего континента, растет необыкновенный красоты дерево, похожее на сосну, которое встречается только здесь, на этих тридцати квадратных километрах камня. Есть здесь экзотика и другого рода — когда-то на острове была британская каторга, и мрачные стены старинных казематов, могильные камни над прахом казненных и тоскливые ночные крики странных птиц в лесных чащобах будоражат фантазию туристов.
Далеко же нас занесло! Край света! Вступив на берег, я отправился куда глаза глядят по каменистым тропам, и не прошло и часа, как очутился на противоположной стороне острова. Невелика земля! Маленькими редкими группками по горным тропинкам, по кромке берега бродили туристы-австралийцы в пестрых панамах и белых шортах. Стрекотали кинокамеры.
Я познакомился с ними на главной улице крошечного поселка. Мужчина средних лет, худой, долговязый, с сухим, костистым, рассеченным глубокими морщинами лицом, тронул меня за плечо и, обнажив желтые от табака зубы, сказал по-русски с заметным акцентом:
— Простите, сэр, вы с русского корабля?
Получив подтверждение, предложил:
— Не соблаговолите ли испить в нашей компании чашечку кофе?
И снова улыбнулся. Рядом стояла невысокая круглолицая женщина с мягкими тихими глазами.
— Татьяна Георгиевна! Моя жена! — представил мужчина спутницу и, вытянувшись, подобрав плечи, уронил подбородок на грудь в коротком и четком по-офицерски поклоне, представился сам: — Геннадий Жеромский. И поспешил добавить: — Геннадий Стефанович, если угодно.
За чашкой кофе сообщил:
— Все обитатели острова взволнованы заходом вашего корабля. Русские корабли здесь никогда не бывали. А мы с Таней взволнованы особенно.
Я поинтересовался:
— Как понимаю, вы — русские?
Мужчина весело блеснул блекло-голубым глазом: Таня — россиянка, а я — поляк. Жеромский. Может, слышали? В начале века был у нас такой классик Стефан Жеромский.
— Слышал и знаю. Читал.
— Так вот — я его потомок. По прямой линии, — сообщил мой собеседник.
Бывают же неожиданности! Когда-то, много лет назад, я впервые приехал в Польшу в качестве корреспондента московской газеты. В первый месяц жизни в разрушенной послевоенной Варшаве меня представили замечательному польскому писателю Ярославу Ивашкевичу. «Чтобы о поляках писать, их надо изучать, — сказал он. — Очень вам советую читать побольше Жеромского. Простой народ он знал лучше многих». И Жеромский стал одним из первых польских писателей, с помощью которых я стал познавать поляков.
Какими же судьбами занесло потомка польского классика на этот тихоокеанский островок? Живут в Австралии. Геннадий Стефанович — техник. Татьяна Георгиевна работает на фабрике фруктовых соков в Мельбурне. Оба выходцы из старой, давно натурализировавшейся в Австралии эмиграции — польской и русской.
— Вот однажды встретил поляк кацапку и понял, что быть им до конца дней вместе, — со смехом пояснил Жеромский.
У них двое детей, они сейчас тоже на острове — в кино пошли. А на Норфолк прилетели, чтобы провести здесь свой отпуск. Это первый вояж за пределы Австралии. «Дорога сюда самолетом — разорение».
— А в Европу не собираетесь? — спросил я.
Жеромский вскинул свои длинные костлявые руки:
— Да бог с вами, какая там Европа! Мы не из бедняков, но чтоб всей семьей в Европу!.. Много лет копить надо.
Татьяна Георгиевна с грустью прищурила глаза:
— Мне бы когда-нибудь хоть глазом взглянуть на Житомир.
Геннадий Стефанович кивнул:
— А мне на Кельце. Род-то ведь наш — келецкий, добираться бы нам с Таней пришлось, в сущности, в один край. Мы по карте линейкой мерили: от Житомира до Кельне по прямой не больше четырехсот километров. Рукой подать!
Жеромский расплатился с кельнером и вдруг предложил: «Не хотите посмотреть остров? У нас машина». Машина оказалась старенькой, скрипучей, как телега, с жгуче-желтыми фарами. Жеромские взяли ее на Норфолке в аренду на три дня. Меня возили по острову и демонстрировали его достопримечательности: на высоком берегу обелиск в память высадки в 1769 году капитана Кука, старинный «кровавый мост», окропленный кровью восставших каторжан, рощи норфолкской сосны…
Расстались мы у пристани — мне пора было на «Витязь». Подошел катер с нашего судна, доставил новую партию уволенных на берег. Я представил своим коллегам Жеромских.
— Проше бардзо, господа-товарищи! — Геннадий Стефанович протянул руку к машине. — Садитесь. Покажу вам остров!
Татьяна Георгиевна осталась на пристани:
— Пусть лучше лишнего человека возьмет.
В солнечный простор океана четко вписывался силуэт стоявшего на рейде «Витязя».
— Мы завтра уходим, — сказал я. — Приезжайте перед отходом в гости. И детей берите. У нас на борту елка есть.
Она изумилась:
— Настоящая елка?!.
Мне хотелось, чтобы визит на «Витязь» им запомнился. На камбузе как раз пекли ржаной хлеб — я выпросил для Жеромских две буханки. Забежал в радиорубку: «Коля, сделай одолжение… Понимаешь, поляк…» Радист набычился: «Мне это на час возни. Вы на острове экзотикой любовались… а я работал. Обойдется твой поляк без музыки». Радиста можно было понять — работы у него всегда невпроворот.
Жеромские прибыли с последним катером, наряженные, как на великосветский прием. Когда поднимались по трапу, их приветствовали многие. Оказывается, все эти два дня из трех, отпущенных на аренду машины, они возили по острову витязян. Приехали вместе с детьми — четырнадцатилетней Аллой и десятилетним Жоржиком, худющим и длинноногим — в отца, густо забрызганным веснушками — в мать.
Мы водили гостей по судну, показывали машину, мостик, научные лаборатории. Потом пригласили в кают-компанию: «Вот наша елка! Прямо из Сибири». В широко раскрытых детских глазах золотыми искрами дрожали елочные огни. Я оторвал от елки по ветке и протянул ребятам: «Вам на память. Понюхайте. Это запах родины ваших предков». Жеромский им пояснил: «Такие елки растут и в Польше, и в России».
