Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...
На помощь старшине пришел дежурный таможенник. Он внимательно просмотрел предъявленные документы. Лицо его посуровело.
— М… да… — обронил таможенник, значительно покачав головой. — Что-то здесь не то…
И еще раз критически, с головы до ног оглядел странную пару. Среди десятков отбывающих они только двое пассажиры, все по списку, а эти с билетами, купленными за деньги. И паспорта озадачивающие — для пограничника и таможенника торгового порта непривычные, первый раз видят: в зеленой корочке! Оказывается, дипломатические. Но на дипломатов старики никак не похожи. И вообще, дипломаты с торговых причалов не отбывают.
— Придется вам потерпеть, папаша! До выяснения, — вынес окончательное решение старшина. — Вот придет майор…
Как раз в этот момент в пропускном павильоне и появилась Элла. Быстро разобравшись в происходящем, попыталась разъяснить:
— Это академик Капица с супругой!
Сделанное представление впечатления не произвело. Ну и что — академик!
— Член президиума Академии наук!
Тоже не прозвучало убедительно.
— Ученый с мировой известностью! Неужели никогда не слышали?
Нет, старшина и таможенник о такой знаменитости не слышали.
— Дважды Герой Социалистического Труда!
Вот это, кажется, подействовало. Озадачились: дважды Герой! Стало быть, фигура! Но на всякий случай поинтересовались:
— Но почему все отправляются в Америку, а они в Лондон?
— Потому что им нужно не в Америку, а именно в Лондон, — Элла теряла терпение.
— Придется вызвать майора, — сдался старшина.
Трагикомическая история посадки супругов Капиц на борт «Михаила Лермонтова» завершилась быстро и благополучно. Подтянутый вежливый майор от имени погранслужбы принес извинения за досадную «накладку», а поднявшимся по трапу старшине и таможеннику сделал публичный выговор:
— О таких людях вам следовало бы знать! С такими людьми даже постоять рядом — великая удача! Именами таких людей корабли называют!
Уже потом, во время рейса, Петр Леонидович, вспоминая слова майора, посмеивался:
— Оказывается, имею право на собственного имени пароход! Вот уж не думал!
Я уверен, Петр Леонидович и вправду о таком думать не мог. Его мысли были далеки от подобных пустяков, не до тщеславия, не до заботы о собственном престиже. Мысли были о другом, значительном. А престиж создается сам по себе, вроде бы независимо от воли ученого.
Была середина мая, ветры Балтики еще хранили ледяное дыхание зимних штормов, но когда лайнер выходил из Ленинградского порта, все его пассажиры высыпали на палубы. Как-никак момент торжественный: первые часы существования первой советской трансатлантической пассажирской линии в США! Стрекотала камера кинооператора, щелкали затворы репортерских фотоаппаратов. Ко мне подошел молодой человек в морской командирской форме.
— Я из экипажа! — представился он. — Но здесь, на теплоходе, внештатно представляю газету «Водный транспорт». Не подскажете, кто из гостей, по вашему мнению, больше всего подходит для интервью. Так сказать, в нашем морском ракурсе.
Я кивнул на стоящих у борта Анну Алексеевну и Петра Леонидовича. Кутаясь под холодным ветром в плащи, они, как и все остальные, прощались с уходящими за горбину волн берегами Родины.
— Только это не гости, а пассажиры!
— Но ведь академик Капица — физик, к морю вроде бы прямого отношения не имеет.
— Напрасно так думаете! — возразил я. — Вся эта семья имеет самое прямое, даже родственное, отношение к морю. Анна Алексеевна — дочь знаменитого русского кораблестроителя академика Крылова.
Я показал глазами в забортное пространство.
— Видите там темное пятнышко? Это Кронштадт. Так вот, оборонительную фортификацию для русского флота строил на этом острове инженер Капица, отец Петра Леонидовича.
Супруги Капицы сразу же стали центром внимания всех, кто был на борту лайнера. Понятно, моряки проявили интерес прежде всего к Анне Алексеевне — еще бы, дочь академика Крылова! Пришла к Анне Алексеевне метрдотель судового ресторана, молодая милая женщина: «В Америке предстоят на борту банкеты. Хотела бы посоветоваться, как правильнее сервировать столы». Иностранные журналисты атаковали Петра Леонидовича. Вопросов было много, он охотно отвечал на все и на четырех языках, в зависимости от того, на каком языке к нему обращались — русском, английском, французском или немецком. «Куда направляетесь?» — «В Англию». — «Зачем?» — «Получить почетную научную медаль». — «Много ли их у вас?» — «Не помню». — «Что вы думаете о современной международной обстановке?» — «Она мне внушает надежды». — «Как вы полагаете, возможно ли избежать новой войны?» — «Вполне возможно». — «Что для этого надо делать?» — «Быть благоразумными». — «Верно, что вы отец советской атомной бомбы?» — «Не верно. Я отец двух сыновей». — «Но ваши работы способствовали ее созданию?» — «Ее созданию способствовали даже работы Галилея». — «Резерфорд говорил о вас, что вы неистребимый оптимист. Согласны ли вы с этой оценкой?» — «Резерфорду виднее, ведь я был его учеником. Но я уверен, что будущее можно создавать только на базе оптимизма, иначе будущего у нас не будет».
В тот рейс Петр Леонидович был в годах уже немалых, но даже намека на увядание нельзя было подметить ни в его фигуре, ни в его движениях и тем более в его мыслях. Он всем внушал бодрость, так же как много лет назад внушал ее коллегам и даже самому своему учителю Резерфорду в Кавендишской лаборатории в Англии, в стране, на встречу с которой он снова стремился.
По утрам вставал раньше всех пассажиров «Михаила Лермонтова» и бодро расхаживал по палубам. Стучал в окно моей каюты: «Леня! Просыпайтесь! Солнце встало. Пора в путь!» Пешеходные, в хорошем темпе прогулки были его страстью. На Николиной горе он разработал четко вымеренный трехкилометровый маршрут — вдоль излучины Москвы-реки. Я не раз ходил с ним по «его» тропе. Петр Леонидович неизменно повторял: «Когда человек идет, ему лучше думается. Вполне объяснимо биологически…» И подробно объяснял, почему именно.
Это было главным требованием ученого к любой обстановке — иметь возможность думать. Во время таких прогулок как много неожиданного, необычного узнавал я от Петра Леонидовича. Он был превосходным рассказчиком, его мысль касалась не только научных проблем, но самых житейских, была всегда оригинальна, неожиданна. Однажды во время прогулки я что-то сказал о том, как чист и свеж сегодня воздух здесь, в полях, вдали от людской скученности. А он в ответ заметил: «Знаете ли вы, что в глотке воздуха, который мы с вами только что вобрали в себя, есть атомы, присутствующие в последнем выдохе, ну, например, Ньютона?» И посмеявшись над моим удивлением, добавил: «У нас у всех один довольно тесный дом — наша маленькая планета».
