Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Все было закрыто. Мы отправились разыскивать ключи; к моему большому удивлению, появились два-три священника и все ризничие. Мой эскорт произвел эффект, священнослужителям сказали ― не знаю, чей веселый нрав позволил себе эту шутку ― что я являюсь английским послом, и что сопровождавшие меня офицеры сопровождали меня по приказу императора Александра. Не надо спрашивать, насколько хорошо я был принят, представленный таким образом.
Начали с посещения дома маленького Дмитрия [Dmitry]. Там отведено помещение, где хранится кое-какая мебель, что ему служила, и носилки, на которых его тело было перевезено в Москву. Из дворца царевича пошли в Красную церковь[232], построенную спустя семь лет. В ней хранят серебряную усыпальницу, куда было положено тело малолетнего князя. На усыпальнице ― пластинка из золоченого серебра размером в четверть листа. По четырем углам этой пластины когтеватыми креплениями удерживаются четыре лесные ореха, которыми играл ребенок; показывают землю в специальном вместилище посередине, окрашенную красным. Это грязь, замешанная на его крови.
Может быть, спросят, почему такое почитание этих реликвий и такой интерес Борису выставить эту смерть на всеобщее обозрение. Политика узурпатора очень проста: она надевала маску набожной любви. Весь интерес Бориса и заключался в том, чтобы эта смерть наследника короны, как следует, была оглашена и широко известна. Сначала она открыла ему дорогу к трону. Затем, может быть, его гений предвидел лже-Димирия [faux Démétrius], у которого он хотел отнять целиком возможность использовать народное легковерие. В этом отношении он поработал недостаточно.
Вследствие голода и мора, что опустошали Россию с 1601-го по 160З год, в чем русские упорно усматривали знамение и падение узурпатора, от границ Литвы с немыслимой быстротой во всех провинциях империи распространился слух. Убитый в Угличе царевич Dmitry ― Дмитрий был жив, и только что объявился в Польше.
Это был молодой человек 22 лет, то есть как раз в том возрасте, в каком был бы царевич, и маленького роста, но широкоплечий, как Иван Грозный, со смуглым цветом лица своей матери ― царицы Марии Федоровны; волосы рыжие, лицо широкое, нос большой, скулы выступающие, губы толстые, бородка и две бородавки на лице, одна на лбу, другая под глазом. В особенности, уповая на эти две бородавки, какие могли приметить и на лице малолетнего Дмитрия, претендент рассчитывал на то, чтобы заставить его признать. Вот как, поведала легенда, молодой царевич получил признание.
Однажды в Брагине[233], когда князь Адам Вишневецкий[234] принимал ванну, молодой камердинер, поступивший в услужение всего несколько дней назад, неловко исполнил только что полученное приказание. Князь, довольно горячий и, как вся знать той эпохи, скорый на расправу, обозвал его [Пся крев!] сукиным сыном ― обычное оскорбление у поляков и русских ― и влепил ему пощечину. Молодой лакей отступил на шаг и, не оправдываясь иначе, сказал ему с кротостью:
― О! Князь Адам; знал бы ты, кто я, не обращался бы со мной подобным образом; но мне нечего сказать, раз я взялся за роль секретаря.
― Кто ж ты, спросил его князь, ― и откуда ты?
― Я, ― ответил ему молодой человек, ― царевич Дмитрий, сын Ивана Грозного.
― Ты царевич Дмитрий? ― возразил князь. ― Разве не известно всем, что царевич убит в Угличе 15 мая 1591 года?
― Все ошибаются, ― ответил молодой человек, ― и доказательство тому ― сын Ивана Грозного перед глазами.
Князь потребовал объяснений, и вот что ему рассказал молодой человек.
Борис, желая избавиться от царевича, велел послать за валашским медиком по имени Симоне и сделал ему значительные посулы с условием, что тот согласится убить Дмитрия. Решив наоборот, его спасти, врач сделал вид, что входит соучастником в планы убийцы, и предупредил царицу. Впоследствии ночью, избранной для убийства, ― ибо, по рассказу претендента, была ночь, когда убийство имело место, ― царевича спрятали за печью и положили на его кровать сына одного крепостного. Это тот ребенок, которому перерезали горло. Из своего укрытия царевич видел, как кинжалом убили несчастного, что занял его место. Среди замешательства, вызванного убийством, медик смог его увезти, сначала проводил на Украину, к князю Ивану Мстиславскому[235]; после, когда князь умер, он был препровожден в Литву, затем повернул на Москву, откуда направился в Вологду. Он уезжал из этого города, когда поступил на службу к князю Вишневецкому.
И так как после этого рассказа князь казался еще охваченным сомнением, молодой человек достал со своей груди русскую печать, носящую имя и герб царевича, и золотой крест, украшенный диамантами, который, сказал он, был ему дан родственником, князем Иваном Мстиславским, в день его крещения.
При виде печати и креста князь Адам прошел путь от удивления до уверования в этот рассказ, попросил прощения у молодого человека за словесное оскорбление, что нанес, за оплеуху, что ему залепил; предложив ему потом остаться в ванной, он попросил разрешения подождать его до выхода из нее.
Его жена закажет чудесный ужин, так как вечером он будет дан настоящему царю Московии; конюшие вырядят шестерку серых в яблоках коней; каждым из них будет править богато одетый наездник. Кроме того, его кучер заложит карету, куда его управляющий натащит подушек и самых дорогих ковров.
Его приказы исполнены, он возвращается в банную залу, провожает молодого человека на балкон, под которым лошади и карета, подает знак 12-ти слугам ― в парчовых кафтанах, собольих шубах, при отделанном золотом и серебром оружии ― войти и опуститься на колени; затем сам преклоняет колена:
― Пусть ваше величество, ― говорит он, ― соблаговолит принять этот пустяк. Все, чем владею, к услугам вашего величества.[236]
Вот что рассказали о способе, которым царевич заставил себя признать.
Тогда князь всем представил его как сына Ивана Грозного, и при первом публичном появлении под этим титулом, рассказывают, один русский по имени Петровский бросился к его стопам, возглашая, что доподлинно узнал в нем царевича Дмитрия, которому служил в Угличе. С этого момента все сомнения рассеялись, и двор польской знати сомкнулся вокруг молодого человека.
Понятен эффект, произведенный подобными новостями на Москву в правление столь ненавистного человека, каким был Борис Годунов.
Ко всем этим деталям добавляют другие, не менее важные. Молодой князь, который потребовал или, конечно, только что потребовал свой трон, удобно обосновался в своих новых резиденциях, великолепно садился на коня, был ловок в боевых упражнениях, говорил по-русски ― на родном языке, говорил так же на польском, как на русском, и даже знал несколько латинских слов. Это было образование дворянина, получившего хорошее воспитание.
