Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма
Вот почему надо держаться конкретно и быть всегда искренним и в вопросах и в ответах. Удивительно хорошо отвечал товарищ Палецкис в конце книги, когда западные гости собрались в Москве на заключительное совещание. И хорошо делает издательство «Голос» — нужную, умную работу, — издавая целую серию небольших брошюрок под названием «Ответы». Судя по проспекту, они касаются многого, что интересно для обеих знакомящихся друг с другом стран, Западной Германии и Советского Союза. Например: диалог между марксистом и христианином (он назван несколько иначе: «На пороге диалога между христианином и марксистом»). «Хозяйство, общество и демократия в Федеративной Республике», «Подъем и кризис немецкой социал-демократии», «Реформация за 100 лет до Лютера, — три речи, которые Ян Гус не смог произнести в Констанце» и т. д. — конечно, это не марксистские работы в нашем смысле слова, но они прогрессивны, критичны, информационны в объективном духе, проникнуты желанием обоюдного ознакомления.
Издательство «Голос» выпустило и превосходную книгу с четырьмястами пятьюдесятью документами из наших архивов об истории Ленинграда, с Октябрьского переворота, и до гражданского подвига ленинградцев во дни блокады… «Против своей воли даже враги оставили этому городу свидетельства его величия», — говорится об этой книге. Издательство собрало и напечатало очерки советских людей о ФРГ, книгу Валентина Бережкова (редактор «Нового времени») о дипломатической миссии к Гитлеру в Берлине 1940/41 года. Если помнить, какими острыми были взаимоотношения между ФРГ и нами все эти годы, то скромная работа пастора Мохальски, собирающего людей, настроенных просоветски, ведущего в этом духе издательскую работу, организующего поездки наших людей в ФРГ (герром Кёрбером предложена была даже стипендия для трех советских студентов в немецком университете и западных немцев в Советском Союзе), — эта скромная работа делает свой серьезный вклад в пользу мирного сосуществования.
Франкфурт-на-Майне
VII. «Старая Хейдельберг»
На немецком языке это она, женского рода. Гора Хейдель. И в старинной песенке о пей поется:
Alt Heidelberg, du feine.
Du Sladt an Ehren reich, —
что в переводе звучит почти нежно: «Старая Хейдельберг, ты тонкая, ты город, богатый почестями…» Утром, раздвинув шторы, я впустила в мой франкфуртский помер яркий солнечный свет. Как и в Мюнхене перед прогулкой, нас с Александрой ожидал сегодня необыкновенный день, на этот раз без снега, нагретый солнцем, без единого облачка, — для поездки, которой я ждала с очень большим волненьем, почти со страхом. Если существуют романтические «города моей молодости», то Гейдельберг был именно таким «городом моей молодости», поворотным пунктом почти в середине всей прожигой жизни, после которого эта жизнь, преломившись, пошла в другую — новую сторону. Пятьдесят шесть лет назад, закончив в Москве Высшие женские курсы, заменявшие женщинам университет, куда еще доступа нам не было, — я была направлена, по совету моего профессора Николая Дмитриевича Виноградова, в достославный город Гейдельберг, писать магистерскую диссертацию. Кончила я историко-философский факультет, и тема моей диссертации была историко-философская. А ее консультантом и руководителем в Гейдельберге должен был стать католический профессор Трёльч, один из известнейших тогда в Европе богословов.
Я приехала задолго до начала занятий, в летние каникулы. Помню мрачноватый холл и канцелярию старого университетского здания; и первую беседу с Трёльчем перед его летним отпуском. Он признался, что знает о теме моей диссертации ровным счетом не больше, чем знаю я сама. Но он заинтересовался ею, посмеялся, а потом, став серьезным, сказал, что, конечно, сделает все возможное, и огромная библиотека в моем распоряжении, и поможет покопаться в архивах… Тема действительно оказалась уникальной, и бедный Николай Дмитриевич, выудив ее из старого немецко-философского словаря, не подозревал, какую дьявольскую услугу мне оказал. Называлась она по-русски «Якоб Фрошаммер, философ мировой фантазии». А фундаментальный труд этого философа, который надлежало изучить и подвергнуть критике, — «Фантазия как принцип, лежащий в основе мира» — «Die Phantasie als Weltprinzip».
Философы-идеалисты для построения своих систем уже разобрали до него все приличные, идущие к делу принципы — субъективное Я с большой буквы, пантеистический Объект, Природу, Мировой Разум, Абсолют, — все с больших букв. А тут появился еще один немец, желавший создать систему, и ему, на его долю досталась последняя вещь с большой буквы, явно второстепенная, — Фантазия. Якоб Фрошаммер имел только двух учеников-последователей, написавших о нем — каждый — по жидкой брошюре, которые я уже имела на руках. И больше никаких исследователей Якоба Фрошаммера как будто не существовало. Я была третья. И диссертация моя — читатель, пишущий диссертации, сам может себе представить, какими сверхчеловеческими силами должна была я обладать, чтоб найти для нее «научные источники». До сих пор иногда спится опа мне, выуженная из книги Фрошаммера, где, казалось мне, были им разобраны все существующие в мире типы, роды и виды фантазии — объективные, субъективные, теоретические, практические, покоящиеся и не покоящиеся на реальных основах, — вот только еще не было в ней главы о нашей советской научной фантастике. Она спится мне укоризненная, без начала и конца, как невыполненный, невыплаченный долг…
Поскольку до окончанья каникул в те давние времена у меня оставалось время, я решила потратить его на пешеходное паломничество в Веймар, через города Лорш, Вормс, Франкфурт-на-Майне. И сейчас, из Франкфурта-па-Майне, мы с Александрой выехали в хорошем автомобиле по той самой Бергштрассе, по которой я свыше полвека назад шла сюда пешочком, с рюкзаком за плечами. Странно было снова оказаться в начале жизни, пройдя почти уже весь ее круг. Невольно думалось о самых неподходящих вещах, самых неожиданных цитатах:
…Настанет день,
Когда все эти чудные виденья,
И храмы, и роскошные дворцы,
И тучами увенчанные башни,
И самый наш великий шар земной
Со всем, что в нем находится поныне,
Исчезнет все, следа не оставляя.
Из вещества того же, как и сон,
Мы созданы. И жизнь на сон похожа,
И наша жизнь лишь сном окружена…[168]
И даже в голову забегала мысль о том, что Фрошаммер — но мог ли он оказаться не таким уж пустым местом в истории философии и не перечитать ли мне его сейчас снова, свежими глазами умудренной старости?
