Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
– Вы давно знакомы с Нил Нилычем? – ненавязчиво спросил Назар Кепкина.
– Знаком… – неопределённо, неохотно отозвался Савелий Егорович и раздражительно завозился, прикрикнув на собак.
Назар сразу уловил, что разговора по данному вопросу у него с Кепкиным не получится. Видимо, у Савелия была причина…
– Как вы думаете, Савелий Егорович, – Назар перевёл разговор, – мог кто-то другой побывать в шалаше, кроме Нырка?
– Чужих для тундры людей, однако, и сюда заносит, – не раздумывая бросил он через плечо. – Сам знаешь, – и кто тут только не шастает. Народ снуёт шалый. Напакостят, а следа-то и не отыщешь…
– Вот те раз! – выдохнулось у Назара.
«В чём-то Кепкин прав, – думал Назар под протяжный мотив каюра, – Колыма ему – дом родной…»
Вскоре упряжка вышла на свободный плёс. Протока в этом месте широченная – есть, где разгуляться ветрам. Закованная махина поскрипывала трещинами, ухала провалами оседающего льда. Короткий полярный день, не успев рассветиться, начинал угасать. За сереющим краем окоёма, казалось, кончался выстуженный свет. Задуло. Запылили вихреватостью снега. Дышалось труднее. Лесистая береговая синь расплылась в сгущающейся мглистости. Потянуло сыростью.
Вожак без команды резко потянул вправо. Вся упряжка шарахнулась за ним и, чуть было не опрокинув нарты, встала. Собаки тревожно завыли…
Кепкин и Назар спешились. Сделав несколько шагов вперёд, Назар замер на месте. Перед ним, едва заметная, парила припудренная позёмкой полынья.
– Ой, горько, совсем головы нет, – стонал Савелий Кепкин. – Колыма – злая река, а Злой Дух ужасен, – ругательно заворчал он и, придерживая вожака, потянул упряжку подальше от опасного места, продолжая корить чертей.
Назару стоило большого терпения успокоить Кепкина. Наконец, усадив его на нарты, помог собакам раскатиться и ещё некоторое расстояние бежал следом, покрикивая и подгоняя… Упряжка вышла на простор и понеслась, точно парусник, подхваченный свежим ветром.
Темнело. Пурга накалялась. Слепила фирновая пыль, набивалась в собачью шерсть. Приходилось останавливаться и сдирать с собачьих морд ледяной нарост…
Дотащились до сутулого островка, поросшего щетинистым терновником, встали. Продвигаться вперёд было невозможно. У берегового среза обнаружили надув, напоминающий грот. Собаки тут же свёрнутыми комочками легли на продуве. Их прямо на глазах зализывала пурга. Кепкин закрепил нарты оштолом и, по-каюрски кряхтя, у нарт вырыл под свой рост лежку и крикнул Назару:
– На всякий случай запомни, что версты три-четыре ниже этого острова за мыском изба стоит рубленая, для кочевых… Я чуткий, а ты – подремли, чай, устал?!
– Всё понял! – прокричал в ответ Назар и, завернувшись в мягкую ровдугу, привалился к стенке грота.
Назар прилёг. Под шкурой было тепло, пахло квасцами, прелым прошлогодним ягелем, костровой прокуренностью… Он уткнулся в тёплый мех и… поплыл над весенним простором Алазеевской тундры. Чистым видением неслась на него в радужных переливчатых световых сполохах река Алазея, мощно раскинув чешуйчатое серебро рукавов по зелёному ковру долин, свободно вливаясь в прозрачную студеность океана. Назар был привязан к тундре со всей её нежностью и суровостью, чистотой и откровением, с неповторимой красотой, от которой невозможно оторвать влюбленного взгляда. Алазеевская тундра великолепна в своём весеннем разноцветье!.. И вдруг! Ровные узкие борозды засверкали рыбьей чешуёй, перерезая ягельные островки синежилой опухолью. Незаживающие шрамы!..
– Как же могли грамотные люди поднять беспощадную руку на твою чистоту, на твою вечную красоту и щедрость, Тундра? – зашептал Назар с гневом, всматриваясь в сорванный трактором покров.
А над ним чахоточно охал ветер. Завывал хоровод ведьм. Пурга неистово раскачивала сыпучие снега и шелестела фирновой пылью, убаюкивая Назара Хватова, пригревшегося под тёплой ровдугой…
Лёгкое шуршание над головой разбудило Назара. Это гуляла позёмка по плотной снеговой корочке. Не хотелось покидать тёплую снеговую постель. И он лежал в полудрёме, ловил приятные шорохи, как когда-то на домашнем сеновале под дробный перестук на крыше навеса летнего дождя, наслаждаясь спокойствием и теплом. Однако состояние это длилось недолго. Странное ощущение одиночества встряхнуло его и испугом выдернуло из лёжки…
Февральский рассвет на Колыме неторопливый. Сначала появляются первые робкие блики за узкой полосой окоёма, потом уже разливается от края неба световой ручей. Угрюмая и жутковатая окрестность становится выразительнее, огляднее. Ни собачьей упряжки, ни Кепкина – никого вокруг Назар не увидел. Не раздумывая, он привёл в порядок одежду и решил обойти островок – осмотреть округу. Прикидывая, что заставило Кепкина уйти одному. Назар спустился по пологому спуску на плотный наст реки. Сон под снегом придал бодрости, восстановил силы, поэтому хотелось чего-нибудь перекусить, сделать глоток крепкого горячего чая… Обойдя вокруг островка, он двинулся вниз по реке в сторону того мыска, за которым, по упоминанию Савелия, стояла изба. Идти было легко. На полпути его внимание привлёк поднявшийся над рекой старинной крепостью узкий, вытянутый остров с очерченными высокими берегами.
Выбравшись из кустарника на ровную чистую поляну, Назар остановился в нерешительности. Посреди возвышался над дымящимися позёмкой сугробами одинокий могильный крест. Давностью и унынием веяло от хмурого надгробья. На морщинистой тесине он заметил неясные очертания даты захоронения. Приглядевшись, разобрал: «Август двадцатого дня тысяча шестьсот сорок семь». Назар смотрел на почерневший сосновый крест и хмурил заиндевевшие брови. Сквозь узорчатую ткань легенд и сказаний на него пахнуло историей дальних времён, когда, открывая новые земли, на костях служивых холопов, поднимались на самом краю земли форпосты России… И тут Назар разглядел на снегу едва заметные следы широкой когтистой лапы. Следы были свежие. Однако разобрать их принадлежность было невозможно.
Не успел Назар спуститься с острова, как увидел, что в его сторону, отделяясь от противоположного берега, покатился быстрый тёмный ком. Непроизвольно он сжал под кухлянкой холодную рукоять револьвера и, поджидая мчащуюся зверюгу, замер… Тяжёлый здоровенный ездовик по кличке Тын с визгом бросился к его ногам. Тревожно тявкая, и завывая, он хватал Назара за полу кухлянки и тащил за собой. Назар понял собаку… Через час быстрого хода он увидел на утёсистом краю у заструговой виски тёмный сруб, а рядом приткнувшуюся к покосившейся стене плоскокрышую времянку. Возвращение Тына вызвало у упряжковой своры стонущий голодный вой. Назар же задержался в ивняке и, ожидая появления Кепкина, внимательно просматривал подходы к заимке. Вкрадчивая тревога сдерживала его. И только когда вернувшийся к нему Тын вновь потянул его за собой, Назар осторожно приблизился к жилью. Собаки присмирели… Эта приметная повадка давала знать, что поблизости нет посторонних, нет прямой опасности. И всё же не сразу Назар вошёл в тордох. Тёмные пятна на притоптанном снегу заставили его крепче сжать рукоять револьвера.
