Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
После короткого телефонного разговора с дежурной частью милиции Хватов положил трубку на рычаг и, уставившись острым прищуром на прыгающие язычки пламени в смотровых отверстиях заслонок котла, некоторое время стоял неподвижно – прикидывал…
– Вы, товарищ старший лейтенант, послушайте меня, старого человека, – прервал Назаровы мысли Нил Нилыч, поднимаясь с лавки. – Вы, наверное, знаете Савелия Кепкина из районного управления рыбнадзора? Так вот у него одно время с Пашкой Нырком отношения не сложились. Пашка хищно браконьерничал. Савелий поймал его и повязал. Нырок ощетинился, лицемерить, выворачиваться было стал, на взятку Кепкина подбивал. Не вышло. Савелий мужик жёсткий, честный, от своего не отступится. Пашку под суд подвёл. Мы-то думали, что Нырка определённо в кутузку упекут, да только вывернулся он, как ни странно. Отделался лёгким штрафом. А уж Савелия Егоровича возненавидел люто. Грозился убить. К чему это я говорю? Да потому что Пашка и на Савелия руку поднять может. Теперь ему одна статья. Нырок может скрыться. У него на протоке Ползунихе места скрытные имеются. Вовек не отыщешь. Правда, Савелий Кепкин Пашкины повадки знает. Нырок тихарь. С ним надобно быть начеку…
Слушая истопника, Назар уловил в его голосе едва заметную нервозность. Выдавали это состояние: и слезливые глазки, и въедливый румянец на скулах, шее, на лбу… Заостряло внимание предупреждение в последней реплике.
– Что ж, совет добрый, – только и ответил Назар. – Однако пора! Время не ждёт…
– Куда вы так сразу? – засуетился Нилыч и тут же спохватился, снимая с крючка вешалки кожух и шапку-ушанку. – Вот – наденьте…
– Излишне… – отказался от одежды Назар и перед выходом из котельной бросил значительно: – Ничего, Нилыч, разберёмся…
А над полярным посёлком густела студёная ночь.
И когда холодный рассвет стал робко приподниматься над далёким горизонтом сиреневой бледностью, а ровный и зябкий предутренний ветер накатывался студёностью, уносясь вниз по ледовым плешинам реки к торосному панцирю Ледовитого океана, по узкой нартовой колее, петляющей вдоль лесистого берега Колымы, ходко шли несколько собачьих упряжек.
У устья речки Горная аргиш встал. Каюры спешились.
– Прошу быть предельно внимательными! На рожон не лезть! Держите с нами связь – аппаратура отлажена!.. Расходимся по маршрутам! – объявил начальник милиции. – Идём на задержание.
Уже позади широченная Колыма. Миновали древнюю охотничью избушку у мыска «Чабаковый»… а Савелий Кепкин всё оглядывался, всматривался в рассветившийся небосвод и, шмыгая ноздрястым носом, принюхивался… Наконец, не дождавшись от участкового инспектора ни единого словца, загудел каюрскую песенку.
– Пашка Нырок – не волк, а тундру знает, – оборвав пение, бросил он через плечо старшему лейтенанту.
– Вы с ним общались? – как бы между прочим отозвался Назар.
– Общаемся… – обидно проворчал Кепкин и выпулил с иронией, завозившись неловко на нартах: – С ним «общались», с Нилычем «общались»…
– Деликатный старичок – Нилыч, – пространственно сказал Назар. – Тихий…
– Мутный! – точно приклеил ярлык, возмущенно повысил голос Кепкин. – Омут…
– Ничего, Савелий Егорович, разберёмся, – спокойно уронил Назар и плотнее завернулся в меховое одеяло. И опять некоторое время ехали молча.
– Прошлой ночью звезда Венера совсем красной была, однако, – начал разговор Савелий.
– К ночи пурга обрушится, – согласился Назар.
Как только упряжка замедлила бег и стала прижиматься к береговой кромке, где темнели заструги и обломки вмороженных в берег льдин, Назар заметил:
– Остановку сделаем? Чай варить станем? Доберёмся до места?
– К ночи должны, – прикинул Кепкин.
– А по протоке ещё сколько?
– Три якутских шаганий.
– Тридцать километров! – уточнил Назар. – Это ж – световой день езды.
– Километры – не деньги, чего их считать, – пошутил Савелий. – В тундре, – сам знаешь, – всякое случается. Поэтому, зачем гадать на снегу, когда ветер шаманит? А так, ты дело говоришь – остановку у мыска сделаем. Там охотничий шалашик – собаки чуют.
Уже километра за полтора до остановки головная собака стала чаще поглядывать на каюра. Кепкин, ухватившись за упругий нартовый баран, зорко вглядываясь в берега, заметил:
– Чего-то Тын нервозничает. – И тут же оговорился: – Он завсегда так головой крутит. Отдых зачуял. Ленивым становится – стареет.
Шалаш вынырнул тёмным поплавком на пологом береговом скосе. Сложенный и прочно увязанный из тонкоствольной лиственницы, он мог быть надёжным временным укрытием. Обращал внимание помятый снежный намёт внутри. Железный бочонок, где хранились обычно предметы первой необходимости, оставляемые охотниками: спички, огнево, провиант – пуст…
– Ушлый, видать, этот Нырок, – сказал Назар, присаживаясь к разведённому Савелием огню. – Позёмка вокруг все следы замела. Определённо через долинку вниз к устью подался.
– Хитрее лисы, – согласился Кепкин.
Пока Назар настраивал рацию, Савелий Егорович возился, колдуя, над очагом, заваривал чай и пояснял:
– Он на Ползуниху зачем подался? Там землянка. Да живность водится. Завалил сохатого – мяса, посчитай, на ползимы хватит. Ягоду, коренья добыть можно. Протоку прозвали Ползунихой, потому как по её откосам и всей округе на коленях ползают – ягоду и всё съестное собирают. В колымской тундре, Назар, заблудный человек, если знает хотя бы азбуку тундры, во все времена года может себе пропитание найти. Тундра не даст погибнуть.
– Это нам доподлинно известно: тундра даёт, человек берёт, ничего не давая взамен. Такому потребительству скоро придёт конец.
– Да-да, – глянув на Назара с откровенной доверительностью, закивал головой Савелий, – вся тундра колымская больная стала, вот только… – он досадно махнул рукой, – у тебя, Назар, маловато власти – не одолеть одному нерадивость да равнодушие.
– Общественность поможет, – насупился Назар.
– Оно, конечно, если так… – с хитрецой вывел Кепкин: – Однако времена нынче мутноватые.
После сеанса связи Назар понял, что всякая надежда на помощь отпадает. Оперативная обстановка осложнена ещё из-за того, что ухудшаются метеорологические условия, не позволяющие выслать в район поиска вертолёт.
Короткий отдых придал собакам силы. Они резво пошли по чистому плотному насту. Кепкин даже не понукал их. Он, опершись на баран, как только ездовики дружно взяли упряжковый шаг, замурлыкал под нос дорожный каюрский мотив, зыркая по сторонам. Назар поудобнее разместился позади Кепкина, закутался в одеяло из оленьих шкурок с мешком для ног. Привалившись к спине каюра, он стал смотреть на уплывающий в мутнеющую даль ровный нартовый след. Ему с раннего детства был привычен этот тундровый транспорт. Сопение ездовиков, равномерный перехруст снега под полозьями, неясный наплывающий шелест позёмки, точно гонимый осенним ветром лист по жухлой стерне – всё это успокаивало, расслабляло и в той же мере давало простор воображению, помогало выстроить путаные мысли, придать им строгую форму.
