Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
– Не балуй, – спокойно и грозно предупредил он, стиснув запястье Нырка.
– Нашёл-таки… – Нырок по-петушиному встрепенулся, досадно вспыхнул и демонстративно уселся на снегу, поджав под себя ноги по-азиатски. – Твой кобель повредил меня окончательно, гражданин начальник, – огрызнулся Пашка. – На себе потащишь, али как?
– Тяжело спине – легче сердцу, – бросил Назар, не спуская прямого взгляда с Нырка.
– В тундре опасливо – один на один, – выдавил Пашка из себя язвительно.
Назар на какое-то мгновение растерялся. Нырок уловил эту оторопь. Но одного не учёл он, вылезая гусеничным червём из личинки смиренности, не мог понять той сути, ради которой участковый инспектор шёл на риск. Их разделял барьер неопределённости для одного и надёжности для другого.
– Уйду я от тебя, начальник, – издевательски просипел Пашка, и вытянутое, остроскулое лицо его с тонким прищуром водянистых глаз передёрнулось гримасой ожесточения. – Не стращай, – процедил он нервно встряхнувшись, будто собака выскочившая из воды, – о себе подумай! Ты ж теперь за меня в ответе… Горбешник подставляй, начальник.
Шли долго, молча, ходко… Округа присмирела, затаилась – так бывает перед шквальной пургой. Нырок переваливался впереди. Под его торбасами мягко поскрипывал снег. Шаги Назара звенели рассыпчатым хрустом, будто на крепких зубах сочная капустная кочерыжка. Ему было неловко нести скрученное в скатку меховое одеяло ави. Хотелось бросить, избавиться от лишней тяжести, но в этой обузе было спасение.
У первого мыска протока уходила круто вправо. Чтобы не прижиматься к правому берегу, где двухметровый лёд просел под своей тяжестью, образуя заструговые нагромождения, пошли напрямую по взгорью, срезая извилистую петлю. По твёрдому чистому насту, подгоняемые ветром, засеменили, как по гладкому асфальту. Когда же вновь спустились на протоку, то после нескольких заструговых наломов пришлось задержаться. Необычный марафон утомил обоих. У Назара от голода кружилась голова, ломило все суставы. Нырок же, измученный дорогой и пустым желудком, разгрёб под небольшим наносом лунку и, вытянув в ней ноги, тут же засопел. Привалился к заструге и Назар.
Вдруг… Слабым отголоском к слуху прикоснулся моторный звук. Точно ныряющий в пенистых гребнях прибоя чёлн, он то появлялся, то исчезал…
«Вертолёт? – подумал Назар, отодвигая навалившуюся дрёму. – Теперь главное – терпение…»
– А ты тихий, – неожиданно сказал Нырок, заворочавшись в лёжке. – Только знай – вышки мне не будет.
– Суд решит, – скупо отозвался Назар.
– Судят подсудимых, а когда их нет, то и суда – нет.
– Всё состоится! – утвердил Назар.
Он напрягал слух и уже не слышал нисходящего из заоблачности моторного шума. Всматриваясь в сгущающиеся сумерки, приходил к выводу, что это вовсе не вертолёт, а усиливающийся ветер раздувает свои вихревые меха… Его отяжелевшие веки снова сомкнулись… и в тот же миг мощный тупой звук ослепительной вспышкой разломил раскалённые виски. Встрепенувшись, Назар вскочил. Леденящая темень сдавила его со всех сторон, обессилила. Колючая боль обволакивала тело. Горло перехватила спазма удушья. Ему казалось, что его опустили в вакуумную камеру, а через плотную переборку, откуда-то из сквозняковой глубины жуткого колодца доносился язвительный голос Пашки Нырка:
– Панихиду заказывай, гражданин начальник!.. Пурга, чай, отпоёт!.. – Он издевательски захихикал: – А золотишко, что взял у артельных уркаганов, моё. Сдохну, а не отдам. Колыма большая…
И он тенью метнулся в сторону. Пурга подхватила его и проглотила в беззубой пасти.
– Сто-о-ой! – задыхаясь, кричал Назар. – Стрелять буду!..
Но голос его осел, увяз, и он выстрелил в стонущую ночь.
Пурга прекратилась так же неожиданно, как и начиналась. Стало морознее. Небо высветилось пучками мелких звёзд. Лёгкое дыхание световой белизны разлилось, заплескалось в цветовой гамме на одном краю небосклона, переметнулось и вспыхнуло на другом ярким пламенем сполохов. Ничто не мешало вольности полярного сияния…
Назар кутался в ави и вслушивался в неспокойную тишину, живительной негой которой наслаждается утомленный. Знал Назар и другое свойство тишины, когда она наваливалась тяжестью, разрывая в клочья мозг, клокоча в жилах обезумевшим пульсом, отбирая последние силы, надежду, чтобы столкнуть обессиленного в пропасть, откуда не бывает шанса выбраться. Назар держался из последних сил…
Делая разминку, он чувствовал, что одежда на нём стала просторной. Остывшее тело уменьшилось, как самый что ни на есть обыкновенный предмет при минусовой температуре… Растирая руки снегом, он обжёгся его колючей студёностью. Он уже не ощущал голода, но зато нестерпимо хотелось пить. Пробовал сосать снег, однако это вызывало тошноту, резь в глазах, как это бывает при снежной слепоте. Он понимал, что только движения, силовая нагрузка с короткими паузами выведет его из угрожающего жизни состояния.
Пройдя несколько сот метров, он остановился. Ходьба согревала. После короткой передышки двинулся дальше. За ночь хотя и намело, но наст был плотен и идти было нетрудно. Но когда пошли заструги, привьюженные трещины, торосное нагромождение серого льда, сказалась усталость.
Туманность осела. На горизонте показалось белое солнце… Белая тундра…
Слегка заметённый порошей, Нырок замер в позе спринтера. Его нога попала в трещину. Он так и остался, как попавший в капкан зверь, пребывая в забытье. Оттащив его от трещины, Назар выхватил из-за пояса нож. Лезвие мягко располосовало меховую обувку. Нога оголилась. Острая кость, разорвав мягкие ткани, торчала угрожающе. Отмороженные пальцы и стопа почернели, а в месте перелома расползлась плотная, в гнойных пузырях краснота.
– Гангрена, – устало выдохнул Назар, – надо ампутировать.
Он стал припоминать примеры, случаи во время практики по судебной медицине, посещения анатомички медицинского института, действия во время дежурств с врачами скорой помощи… Вспоминал, а сам готовился к операции.
Поначалу он обложил место перелома ледяным бортиком, наметил полосу отсечения и стал ждать, когда ткань остынет, побледнеет, кожа натянется, помертвеет.
Облизывая раскалённым языком сухие губы, он не помнил, как коротким взмахом ножа полоснул по чёрной голени. Очухался тогда, когда отделённая нога лежала рядом. Кровоточащий обрубок культи осыпала прозрачная, брусничного цвета мелкая роса. Оставшийся лоскут кожи натянул на культю, сделал тугую повязку. Отрезал от ави широкий кусок, обвернул культю, утеплил. Закутал Нырка в меховое одеяло, плотно стянув ременными полосками. Оставил недлинный конец для потяжной лямки и… в изнеможении опустился возле.
