Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности
Утром двойной кофе: первый в палатках, а второй — в тягаче. Занялись сортировкой отобранного вчера продовольствия и упаковкой нарт. Кроме Куки и Содапопа, оставили на больших санях еще и Баффи. У Баффи, увы, гренландский синдром: потерял интерес к жизни, стал вял, апатичен и не хотел работать. Из всей этой демобилизованной троицы лишь Содапоп имел уважительную причину — трещины в подушечках лап, а Баффи и Кука проявили совершенно недопустимую слабость и безволие, и теперь их товарищам по упряжке придется работать и за них. Я объяснил Андрею, как кормить собак. Мы устроили на больших санях специальную загородку и привязали их к ограждению, чтобы они, чего доброго, не вздумали выпрыгнуть по дороге. Утром столбик нашего термометра опустился до отметки минус 49 градусов! Это показалось мне подозрительным. Пользуясь присутствием профессионального метеоролога и наличием его профессионального термометра, я провел вместе с ним сравнительную калибровку нашего термометра. Оказалось, что он занижал температуру на три градуса! В результате стало намного теплее. Я взял у Андрея более объективный инструмент и надеялся с сегодняшнего дня сообщать своим ребятам правильную и более приятную для слуха температуру. Все эти утренние операции отняли довольно много времени, и поэтому мы смогли тронуться только около 10 часов и пройти до перерыва 19 километров. Тягачи ушли вперед, и я видел, как удивленно смотрели на нас из саней, увлекаемых вперед безо всякого их участия, наши собаки. Мы договорились о следующей встрече с «Траксантарктикой» на станции Комсомольская и поэтому я был нимало удивлен, когда часа через два после перерыва обнаружил впереди по курсу черную точку. Точка эта оказалась тягачом. Я подошел к кабине и увидел перепачканного маслом Валентина, вытиравшего руки ветошью. Оказалось, что Валентин менял срезавшиеся от вибрации и тряски винты выхлопного коллектора. Ремонт занял около полутора часов, и за это время камбузный тягач ушел далеко вперед. Ремонт был закончен как раз перед моим приходом. Двигатель взревел, выбросив из выхлопных труб в обе стороны две струи черного дыма, тягач дернулся и, не без труда сорвав с места тяжеленные сани с топливом, пошел вперед и скоро вновь стал черной точкой, постепенно растаявшей на горизонте. Идти по свежему следу было, несомненно, легче, и поэтому, несмотря на запоздалый старт, нам все-таки удалось пройти 42 километра. Всю вторую половину дня я шел в маске, чтобы укрыться от солнца. Дело в том, что я неосторожно подрезал усы и теперь моя нижняя губа стала отличной мишенью для прямых солнечных лучей.
На радиосвязи я выяснил, что оба тягача благополучно воссоединились в 20 километрах впереди нас и собираются быть на Комсомольской послезавтра, нам же необходимо было три с половиной дня, чтобы пройти 170 километров, отделяющих нас от станции.
Вечером в палатке состоялся дележ полученного нами вчера провианта. Джеф очень серьезно подходил к этому вопросу и делил конфеты не на глаз, как, например, делал бы я или, скажем, Этьенн, не говоря уже о Стигере, который и к помощи-то глаза прибегал крайне редко, а поштучно. Я с интересом следил за этой процедурой и незаметно, воспользовавшись тем, что все внимание Джефа сосредоточено на полиэтиленовом пакете с конфетами, съел одну. Когда дележ был закончен, я пересчитал конфеты и сообщил Джефу, что у меня на одну меньше. Джеф подозрительно на меня посмотрел, хмыкнул, взял одну конфету из своей кучки и сунул ее в рот. «Теперь все правильно?» — спросил он. Пришлось согласиться. Дележ закончился. Труднее обстояло дело с халвой, до которой Джеф был страстный охотник. Твердые, как антрацит, бесформенные куски халвы невозможно разделить поровну. Но Джеф свое дело знал. Он подогрел халву и ловко нарезал ее на кусочки, после чего эта задача легко свелась к предыдущей.
С приобретением нового термометра погода стала как-то мягче, вот и сегодня был чудесный вечер: всего минус 40 градусов, тихо и, может быть, завтра будет не хуже. Лагерь в координатах: 75,54° ю. ш., 100,0° в. д.
30 января, вторник, сто восемьдесят девятый день.Утром даже новый термометр, предназначенный, в отличие от старого, для измерения температуры, а не для пополнения книги рекордов Гиннесса, показал минус 44 градуса, но небо было все таким же безоблачным и беззаботным (легкая облачность постоянно гуляла по горизонту, не рискуя забираться на такую высоту, как у нас), дул легкий ветерок и чистый, не переметенный след убегал к горизонту. Эта готовая, укатанная дорога расслабляла и размагничивала путешественников, возникало опасное желание продлить эту дорогу до самого финиша, и в разговорах на тему о том, сколько мы сегодня пройдем, все чаще и чаще можно было услышать: «Смотря какой будет след». Нет, я вовсе не за создание искусственных трудностей и, разумеется, при возможности выбора между плохой погодой или хорошей, ровной поверхностью или покрытой застругами выберу хорошую погоду и ровную поверхность, но в данном случае речь шла о чем-то специально приготовленном для нас, хотя, соглашаясь с вариантом сопровождения нашей экспедиции на последнем этапе, мы так или иначе должны были бы согласиться и с использованием некоторых связанных с этим удобств — будь то совместные ужины, транспортировка нашего снаряжения и уставших собак или использование следа. Но я, признаться, не хотел бы, чтобы это стало определяющим фактором на заключительном отрезке маршрута, пусть даже самом трудном. Поэтому я не слишком расстраивался, а скорее даже наоборот, когда мы не могли пользоваться следом на протяжении нескольких дней подряд и шли рядом по снежной целине так же, как до Востока. Собаки же, далекие от подобных, может быть, надуманных переживаний, с огромным удовольствием бежали по ровной и твердой поверхности санного следа, и именно тогда, когда им удавалось делать это в течение всего дня, мы проходили дистанции, протяженность которых насторожила бы любого понимающего человека. Но мы их проходили, двигаясь тем же самым способом, как и с самого старта, и это были наши километры!
Сегодняшний день был именно таким: нам удалось пройти в первой половине дня 25 километров, и мы явно шли на рекорд. Во второй половине дня высокий темп сохранился. Я шел впереди и вдруг часа в три заметил впереди черную точку. Сначала я подумал, не случилось ли чего-нибудь с тягачом, но, подойдя поближе, к своему удивлению, увидел, что это человеческая фигура. Да, да, это был памятник — явление, крайне редкое в Антарктиде, наверное, самом бедном в смысле памятников континенте. Снежная статуя, одетая в изысканные лохмотья темного цвета с вырезанным из фанеры лицом, искаженным страшной гримасой (очевидно, от холода), знаменовала собой важную веху в целом и для нашей экспедиции в частности. Это была отметка 1000-го километра от Мирного! Мы разменяли последнюю из шести тысяч антарктических километров. Интересно было наблюдать за реакцией собак на это чучело. Сначала они бросились к нему довольно резво, полагая, что человек этот стоит здесь неспроста: опытные полярные собаки понимали, что если человек стоит на морозе, то его может удерживать только одно — рядом должны быть тепло, еда и место для отдыха. Но по мере приближения к монументу они постепенно сбавляли ход, а затем и вовсе остановились. Что-то в его облике их явно настораживало — может быть, жуткое выражение лица, удивительно точно переданное неизвестным скульптором, не знаю, но только собаки поворачивали, вновь выходили на след и бежали за мной, уже не оглядываясь. Так мы и пробежали за сегодняшний день 50 километров. Вечером вновь поступила жалоба от моих постоянных клиентов Дахо и Кейзо на плохую работу примуса. В полном соответствии с гарантийными обязательствами я явился по первому их телефонному звонку и принес импортный газовый генератор, взятый в палатке Уилла. Прежний, проработавший всего четыре дня и отказ которого чуть было не подорвал доверие к моей фирме, нуждался в тщательной чистке. Импортный работал на славу, и я ушел из палатки, осыпаемый с двух сторон словами благодарности. Когда я подходил к палатке Этьенна и Уилла для радиосвязи, Уилл, не дав мне войти, остановил меня на пороге весьма необычной просьбой. Он просунул в полураскрытую дверь палатки свою миску, наполненную какой-то странной зеленоватой жижей с торчащей в ней коркой хлеба, и попросил меня накормить этим Горди, своего любимца. Однако здесь я совершил тактический просчет: прежде чем опрокинуть миску перед мордой уже спящего Горди, я его разбудил. Все мои дальнейшие попытки вывернуть содержимое миски на снег встречали противодействие со стороны вооруженного великолепными зубами разбуженного гиганта. Горди одержал безусловную победу и, выхватив из моих рук миску, начал с завидным аппетитом, как будто и не съел час назад полтора килограмма суперкалорийного корма, лакать прямо из миски, словно именно он был ее хозяином. Настоящий же хозяин, наблюдавший за этим святотатством через щелочку в двери палатки, не удержался от печального возгласа, однако от комментариев воздержался. Я тем временем здорово замерз, так как шел на радиосвязь, как обычно, налегке, а Горди упражнялся с миской при температуре минус 42 градуса. Я совершил еще одну ошибку: отнял у Горди злополучную миску, для чего мне пришлось действовать обеими руками, и часть ее содержимого, чрезвычайно липкого и противного, осталась на них. Чертыхаясь про себя, я вернул миску Уиллу, который, кстати сказать, не очень-то ей и обрадовался. В результате мне пришлось долго и тщательно оттирать руки, на что ушло почти полтора рулона туалетной бумаги, так как иначе я бы просто-напросто не смог дотронуться до микрофона радиостанции. Зеленая жижа представляла собой, как объяснил мне Этьенн, неудавшийся ужин Уилла, который не смог справиться с ним сам, поскольку перебухал туда масла.
