Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
К сожалению, реакция аппарата МИД и посольства СССР на усиление в Японии активности поборников территориальных притязаний к нашей стране была на протяжении 70-х годов весьма вялой. Судя по моим наблюдениям, руководство советского посольства в Токио лучшим ответом на японские территориальные домогательства считало замалчивание этих домогательств и уход от любой публичной полемики по данному спору с японским правительством. А это, как мне думается, вело тогда к отрицательным последствиям.
Во-первых, наша вялая реакция на японские территориальные домогательства воспринималась токийскими политиками как проявление слабости Советского Союза и боязни испортить отношения с Японией в условиях продолжения "холодной войны".
Во-вторых, японцам начинало казаться, что у советских политиков и дипломатов отсутствуют весомые контраргументы в отношении их требований требований, обставлявшихся обычно всевозможными историческими и юридическими домыслами.
В-третьих, нежелание нашего мидовского руководства подробно информировать нашу общественность о японских территориальных домогательствах и давать им соответствующую оценку лишало советских людей ясного понимания сути дела. И более того, идеологически разоружало их перед лицом нараставшего пропагандистского наступления Японии.
Наконец, в-четвертых, наше уклонение от дискуссий с японцами по данному вопросу отрицательно сказывалось на японском общественном мнении, которое становилось все более монолитным под влиянием повседневной интенсивной пропагандистской обработки его поборниками передачи Южных Курил Японии.
Страусиная политика посольства СССР в территориальном споре с Японией была продиктована заведомо ошибочной мыслью о необходимости во имя упрочения советско-японского добрососедства уклоняться от дискуссий и твердого отпора японским территориальным домогательствам. Убеждение в том, что молчание - это лучший ответ на японские территориальные домогательства, гнездилось тогда, судя по всему, и в умах некоторых из престарелых членов Политбюро ЦК КПСС, которым в те годы все больше хотелось избегать любых международных конфликтов во имя своего личного спокойствия. Это чувствовали, судя по всему, руководители посольства СССР в Токио, когда они составляли бумаги, шедшие "наверх" - в ЦК КПСС. И здесь, мне думается, роль Трояновского как дипломата была не всегда безупречной. При всей симпатии к нему как интеллигентному, порядочному, хорошо воспитанному и проницательному человеку я не мог не замечать без досады его слишком мягкого и снисходительного отношения к японцам - к их тогдашнему враждебному нашей стране политическому курсу. Упоминая об этом, я вовсе не собираюсь сбрасывать со счетов его большой и полезный вклад в дело развития советско-японских отношений. На фоне других советских государственных чиновников Трояновский смотрелся прекрасно. В его лице японцы увидели иной, редко встречавшийся тогда тип советского дипломата, который в отличие от выходцев из партийно-номенклатурной среды ничем не отличался от дипломатических представителей и государственных деятелей Запада. За семь с лишним лет, проведенных Трояновским во главе советского посольства в Токио, общее отношение японской прессы, да и японских политиков и мидовских чиновников к посольству СССР как советскому учреждению стало менее холодным, хотя, разумеется, принципиальных изменений в японском политическом курсе не произошло, ибо в наши дни личные качества послов, что бы ни писали они в своих мемуарах, не оказывают серьезного влияния на межгосударственные отношения.
Однако та дипломатия улыбок и постоянных излияний в дружественных чувствах к Японии и ее государственным деятелям, проводившаяся Трояновским во имя всемерного упрочения советско-японского добрососедства, не вызывала у меня в те годы особого восторга. Я считал тогда, да и теперь считаю, что первейшая задача наших дипломатов, находящихся в зарубежных странах, состоит не в безоглядном "укреплении дружбы" с этими странами, а в защите и претворении в жизнь национальных интересов собственной страны.
Потому-то, с моей точки зрения, поступаться этими интересами во имя дружбы не следовало ни при каких обстоятельствах. А при общении Трояновского с японцами складывалось иногда впечатление, что акценты смещались: за разговорами о дружбе отходили на второй план соображения, связанные с заботой о национальных интересах и достоинстве страны. Так, в частности, в конце 60-х - начале 70-х годов не прореагировал должным образом Олег Александрович на такие вызывающие действия японской стороны, как перекрашивание на японских картах Южных Курил в цвет японской территории, на создание в рамках правительства Управления по делам северных территорий, развернувшего среди населения по сути дела антисоветскую, реваншистскую кампанию. Именно тогда, в самом начале этой кампании, советскому послу надлежало проявить твердость и, как говорится, стукнуть кулаком по столу. Но душка Трояновский, улыбавшийся каждому встречному японцу, предпочел тогда ограничиться лишь декларативными возражениями и упреками.
Вспоминается мне в той же связи совещание в кабинете Трояновского старших работников посольства (советников и первых секретарей), на котором присутствовал и я как заместитель секретаря профкома (парткома), отвечавший за идеологическую работу советской колонии (на эту должность меня избрали в те годы на одном из перевыборных профсоюзных, т.е. партийных собраний). Состоялось это совещание где-то осенью 1974 года, а обсуждался на нем вопрос о том, как отметить пятидесятилетие со дня вступления в силу подписанной в Пекине советско-японской "Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией", знаменовавшей собой восстановление полнокровных дипломатических отношений двух стран. Как следовало из информации самого Трояновского и его советников, японская сторона не питала особого желания придавать этому юбилею торжественное звучание и была склонна отметить его без особой помпы. Однако нашему послу это не нравилось, и ему хотелось отметить этот юбилей и в Японии, и в Советском Союзе с максимальной торжественностью (желание понятное, так как при проведении подобных юбилеев посол оказывался вроде бы также именинником, а его деятельность попадала лишний раз в поле зрения кремлевских руководителей). Улавливая настроение посла, присутствовавшие на совещании дипломаты выступали один за другим с различными идеями, направленными на то, чтобы превратить юбилей и в Москве, и в Токио в некое большое праздничное мероприятие. Предлагалось, в частности, организовать обмен приветственными посланиями между главами правительств обеих стран, созвать в Москве конференцию советских сторонников дружбы с Японией, провести в столицах обеих стран торжественные приемы, представить и наградить наиболее важных деятелей, выступающих за японо-советское добрососедство, опубликовать в центральной печати Советского Союза юбилейные статьи и т.д. и т.п. Слушая все эти предложения мидовских чиновников, встречавшие благожелательный отклик посла, я, в конце концов, не выдержал и, может быть, несколько резковато поставил под сомнение уместность и политическую целесообразность столь грандиозной юбилейной суеты, затевавшейся участниками совещания.
