Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
Приезд Д. С. Полянского в Японию не внес сколько-нибудь существенных изменений в тогдашнее состояние советско-японских отношений. Объяснялось это тем, что для Полянского абсолютно незнакомыми были как страна, в которой он вдруг оказался, так и специфика дипломатической работы, которой он никогда ранее не занимался. В течение нескольких месяцев после своего прибытия в Токио новый посол предпочитал потому не вмешиваться в рутинные дела посольства, давая возможность посольскому аппарату во главе с советником-посланником И. Н. Цехоней работать по инерции, руководствуясь прежним порядком и установками, сложившимися еще при Трояновском. Курс на сохранение дружбы с Японией любой ценой, проводившийся ранее, претворялся в жизнь многоопытными мидовскими чиновниками, окружавшими повседневно нового посла, столь же последовательно и столь же бездумно, как и прежде. А между тем такой курс не всегда оправдывал себя. Так случилось, к примеру, в сентябре 1976 года, когда на японском аэродроме города Хакодатэ (остров Хоккайдо) приземлился новейший советский военный самолет-перехватчик МиГ-25, пилотировавшийся пилотом-дезертиром Беленко. Тогда в Москве кое-кому из высших советских военных руководителей очень не хотелось признать тот факт, что этот мерзавец преднамеренно по предварительному сговору с американцами угнал за рубеж самолет новейшей конструкции, чтобы передать его за мзду в руки экспертов Пентагона, жаждавших заполучить еще неведомую им новинку. Поэтому в Москве была запущена в прессу заведомо нелепая версия, будто пилот заблудился и будто он даже пытался сопротивляться окружившим его на посадочной полосе японским служащим "сил самообороны". Однако сообщения японских газетных и телевизионных репортеров, фотоснимки и магнитофонные записи первых же заявлений пилота-дезертира не оставили сомнений в том, что Беленко рвался с японского аэродрома не на Родину, а на военную базу США - Мисаву, куда он и летел, но не смог долететь из-за нехватки топлива. Действительная ситуация стала ясной работникам посольства СССР в Токио на следующий же день. Но, вместо того чтобы решительно потребовать от японцев немедленного возврата похищенного преступником военного имущества нашей страны - самолета, что вполне отвечало нормам международного права, посольское руководство предпочло в течение нескольких дней руководствоваться первоначальной, заведомо никчемной версией, даже после того как при очной встрече с посольским офицером безопасности и консулом, упомянутый дезертир с матерной бранью отверг их предложения вернуться на Родину. Противились также посольские чиновники попыткам советских журналистов направлять в свои московские редакции правдивую информацию по поводу поведения пилота-перебежчика - противились, продолжая в угоду московскому начальству придерживаться все тех же фальшивых версий, не стесняясь при этом выставлять себя полными идиотами перед японским властями и прессой. Нерешительность руководства посольства СССР в Токио, его нежелание применить в отношении Японии какие-то ответные, и притом крутые, меры воздействия, его медлительность в требованиях немедленного возврата Советскому Союза похищенного самолета привели к тому, что японские власти, распоясавшись, сочли возможным совместно с группой военных экспертов США отправить самолет в другой район страны и разобрать его там на части с целью детального изучения секретов его конструкции, навигационного оборудования и вооружения. Прошло более двух месяцев, прежде чем отдельные детали нашего новейшего истребителя. разобранного на части, были в ящиках возвращены нашей стороне. При этом никакого возмездия за это откровенно наглое обращение с похищенным имуществом Советского Союза японская сторона так и не понесла. Порочность установки на то, что "дружба" с Японией важнее национальных интересов собственной страны", проявилась в этом происшествии с предельной ясностью.
Более жесткого отпора, чем это было на деле, требовали в те годы и настырные посягательства правительства Японии на принадлежавшие Советскому Союзу южные Курильские острова. Такой отпор если и давался, то не столько посольскими работниками, сколько приезжавшими в Японию делегациями. Так было, например, когда делегация Комиссии по иностранным делам Верховного Совета СССР во главе с М. В. Зимяниным (главным редактором "Правды"), прибывшая в Японию в конце февраля 1974 года, встретилась с японскими парламентариями, затеявшими спор по поводу якобы вероломного вступления Советского Союза в войну с Японией в 1945 году и "незаконного захвата" Курильских островов. Присутствуя на этой встрече, я получил удовольствие от того, как четко, твердо и жестко отвечал глава нашей делегации М. В. Зимянин на развязные попытки японских парламентариев предъявить Советскому Союзу необоснованные обвинения в "агрессии", построенные не столько на фактах, сколько на пропагандистских домыслах. Упоминаю я об этом не потому, что Зимянин был в то время моим начальником, а потому, что он оказался человеком совершенно иного склада характера, чем те карьерные дипломаты, которые работали тогда в посольстве. Это был не папенькин сынок, а выходец из народа - сын белорусского крестьянина, самоучкой освоивший грамоту, затем сражавшийся в годы войны в партизанском отряде, а далее ставший одним из высоких партийных руководителей Белоруссии, и не по чьей-то протекции, а благодаря своим личным волевым качествам, уму и организаторскому таланту. И ему поэтому не было свойственно бояться за каждое неосторожно оброненное слово, как того боялись едва ли не все посольские работники. В Токио я провел в его обществе лишь дня два и проникся к нему глубоким уважением. Уж очень трезво смотрел он на ход событий в нашей стране и на перспективы советско-японских отношений. Не отказался он, между прочим, побывать вместе со мной в качестве стороннего наблюдателя на массовом митинге участников "весеннего наступления" японских профсоюзов, хотя это могло и не понравиться кому-либо из японских властей и наших дипломатовперестраховщиков. Позабавило меня только его прощание со мной на аэродроме при отлете делегации на Родину. Обняв меня, он вполне серьезно сказал мне: "Ну, крепись!" - хотя, находясь в Японии, я прежде никогда не чувствовал какой-либо опасности, связанной с моей журналистской работой. Кстати сказать, спустя год-два Зимянин покинул пост главного редактора "Правды" и был избран кандидатом в члены Политбюро и секретарем ЦК КПСС по идеологической работе. Но больше с ним встречаться мне не приходилось.
Что же касается территориальных притязаний к нашей стране, то, вопреки нежеланию наших мидовских работников затрагивать эту тему при встречах с японцами, я не раз упоминал о них в своих публикациях на страницах "Правды", давая этим притязаниям те осуждающие оценки, каких они заслуживали.
