Мишель Сифр - В безднах Земли
Слоистый подземный ледник пропасти Скарассон. Темные и светлые слои отличаются друг от друга кристаллографически и содержат много цветочной пыльцы и спор грибов. Граница таяния — на глубине от 104 до 110 метров
Наконец все было готово, и после многочисленных отсрочек, вызванных различными осложнениями или завершением последних вспомогательных работ Пьером Амелем и "Радио Монте-Карло", которые передали группе, дежурящей на поверхности, магнитофон "Натра", подключенный к находящемуся в моей палатке микрофону, 16 июля, после последней неспокойной ночи в лагере на плато Амбруаз, я под "обстрелом" моего друга, фотографа Клода Соважо, направился к пропасти, где должен был провести полторы тысячи часов в полном одиночестве.
Спуск
Вот я с товарищами по группе, которые помогут мне добраться до подземного ледника, подошел к входу в пропасть. Хотя до спуска оставались считанные минуты, но мне все еще в это не верилось. Голоса друзей казались мне нереальными, доносящимися из иного мира. Я не мог представить себе, что проникну в этот колодец, и действовал автоматически. С помощью двух товарищей натянул комбинезон, потом сапоги. Вскоре я был готов. Нервы напряжены до предела, мои действия не согласуются с мыслями. Я рассеян и в то же время перевозбужден. Не без волнения надеваю каску и отдаю свои часы сержанту Канове. Для успешного выполнения эксперимента я не должен иметь при себе никаких приборов, показывающих время. Наступает момент прощания. Да простится мне, что едва не поддался приступу панического страха. И тем не менее даю последние интервью, последний раз обнимаю товарищей, последний раз пожимаю им руки и наконец ступаю на металлическую висячую лестницу, по которой доберусь до моей новой микровселенной.
16 июля, 14 часов
Страхуемый товарищем, спускаюсь вдоль отвесной стены, бросив последний взгляд на встревоженные лица провожавших меня друзей. Через несколько десятков метров натыкаюсь на слежавшийся снег, заполняющий все дно первого колодца. Этого фирна в прошлом году не было, и я начинаю понимать, с какими невероятными трудностями встретились спелеологи, чтобы спустить вниз тонну снаряжения, необходимого для моего пребывания под землей. Достигаю "кошачьего лаза", так окрестили спелеологи подобные места за узость прохода, — который окончательно отрежет меня от дневного света. Это нечто вроде вертикальной горловины длиной несколько метров, выходящей в огромный тридцатиметровый колодец с обледенелыми стенами. За ним следует ряд подземных галерей, пройти которые легче, а затем — большой сорокаметровый колодец.
На этот раз я твердо решил, что поднимусь наверх не ранее, чем через два месяца. Отступать слишком поздно,
и, по мере спуска, мне удается отогнать страх и даже сделать интересные геологические наблюдения. Кончики пальцев у меня окоченели, так как во многих местах лестница примерзла к стене, покрытой слоем льда толщиной несколько дециметров. Наконец, добравшись до морены, которая нависает над ледником, где мне предстоит жить, я увидел палатку, сконструированную специально для этого эксперимента моим другом Жильбером Мерленом. Вся красная, она производила странное впечатление.
Как могла родиться эта идея? Содрогаюсь при мысли, что мне придется провести два месяца в этом ненадежном убежище — два с половиной метра в ширину и четыре с половиной в длину, в двух шагах от ледяной стены, на которой отчетливо проступают горизонтальные слои. Замечаю вехи на леднике, иду по ним и различаю следы группы, прокладывавшей неделю назад эту трассу в пропасти [11]. Они потрудились на совесть! Моя любовь к геологии берет верх, и я с энтузиазмом говорю себе, что работы у меня будет хоть отбавляй. Эта мысль приходит как нельзя кстати, иначе я бы думал о том, что еще не поздно подняться наверх.
18 часов
Вскоре ко мне присоединилась вся группа, добравшаяся по морене ледника. Время летит быстро. Несмотря на холод, все усердно помогают мне устраиваться в подземном лагере, так как спущенные вниз мешки со снаряжением находятся еще на скалистой площадке, довольно далеко от моей палатки. Пока одни таскают мешки на горизонтальный настил, другие принимаются за сборку походной койки, кресла, складного стола, за установку аккумуляторов, бутанового обогревателя и трех телефонов, которые будут связывать меня с поверхностью.
Я не участвую в этих работах, так как сейчас отберу пробы льда и помещу их в тщательно закупоренные пластмассовые бидоны, которые мои товарищи отправят прямо в Париж гляциологам Клоду Лориусу и Марселю Кану, уже уехавшим туда.
Мне холодно. Готовлю горячий напиток и угощаю им товарищей. Пьют с удовольствием: ледяная сырость уже начала сковывать движения.
Запасы пищи и воды были помещены на камнях морены, на дне сорокаметрового колодца
Время идет слишком быстро, и друзьям, сопровождавшим меня, пора возвращаться. Волнуясь, пожимаем друг другу руки. Вот уже все поднялись наверх, и лишь один еще со мной. Обмениваемся последними взглядами, и он также исчезает во мраке. Наблюдаю за огоньком его фонаря, который скользит вверх по стене, и до меня доносится голос страхующего его спелеолога: "Осталось три метра… Осталось два… Ну-ка, нажми! Вот и добрался!"
Разделенные теперь расстоянием в сорок метров, мы прощаемся в последний раз. Сердце мое сжимается, когда слышу позвякивание лестницы, которую по моему желанию вытягивают наверх. Теперь я не могу вернуться без помощи группы, оставшейся на поверхности…
Меня охватывает страх.
22 часа
Я долго остаюсь на дне колодца, вглядываясь в светящуюся наверху точку — последний признак присутствия людей.
Некоторое время доносится шум, затем прекращается. Я один, совсем один. Еще не могу привыкнуть к своему положению, но ведь я сам к этому стремился, добивался этого! Мрак ужасен. Слабый свет моего фонаря не может пронизать это безжизненное, мертвое пространство, где полностью господствует камень. Чувствую себя совсем ничтожным. Мое положение трагично, но я еще не хочу в этом признаться. Продолжаю стоять, устремив взор в темноту. Безмолвие наваливается на меня невыносимым грузом. Но холод прерывает мои одинокие раздумья на дне сорокаметрового колодца. Карабкаюсь по глыбам морены и возвращаюсь к своей палатке. Хаос неописуемый, который даже превосходит то, что было в последние месяцы в моей комнате в США.
Первая моя забота — отыскать спальный мешок и вынуть из нейлоновых чехлов одежду, а затем найти для нее в палатке место, недоступное для сырости. Затем делаю несколько рейсов к площадке, где сложены мои вещи.
