Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
Но самое большое впечатление о Гавайях я получил от посещения Пирл-Харбора - главной базы Тихоокеанского флота США. Попал я в этот запретный для советских граждан район Гонолулу лишь благодаря все тому же профессору Джону Стефану. Когда я спросил его, есть ли возможность посмотреть на Пирл-Харбор, чтобы еще яснее представить себе картину беспримерной по дерзости японской атаки на эту базу, послужившей началом войны на Тихом океане, Стефан не без колебаний ответил мне, что он попробует устроить мне такую экскурсию. И устроил! А получилось это у него так: одним из аспирантов Стефана был в то время американский морской офицер капитан Тиффани, служивший на названной базе. Стефан связался с ним, попросил его, и тот согласился. В результате два дня спустя к моей гостинице утром подъехал микроавтобус с опознавательной надписью "Ю. С. Нэйви" ("Военный флот США"). В автобусе я увидел двух американских морских офицеров, одним из которых был Тиффани - плечистый, толстый весельчак, объявивший мне сразу же, что просьба уважаемого им профессора Стефана для него "приказ, обязательный для исполнения". На военном автобусе мы без излишних формальностей и проверок проехали на территорию базы, где пересели на военный катер и двинулись по внутреннему периметру бухты с небольшим островом в центре, на котором возвышалось довольно безликое здание Штаба Тихоокеанского флота США. По мере того как мы огибали на катере этот остров, нам открывались все больше и больше серые громады военных кораблей, пришвартованных к причалам. Капитан Тиффани при этом охотно давал мне пояснения: "Вот крейсер, корабли такого типа имеются и на вашем флоте, а вот таких, как этот, у вас нет. А вот на этой подводной лодке я раньше служил и даже один раз видел в перископ ваши корабли в районе Владивостока". Хотя у меня был фотоаппарат, но снимать американские корабли я не стал во избежание того, чтобы мой гид не заподозрил меня в шпионских намерениях.
А далее мы высадились на ступени расположенного в глубине бухты белого мраморного саркофага, воздвигнутого на огромном плоту-понтоне там, где затонули во время японской атаки на Пирл-Харбор американские линкоры "Аризона" и "Оклахома", как и некоторые другие корабли. Вблизи мемориального саркофага из воды поднимались остовы стальных мачт "Аризоны": линкор в результате взрыва японских бомб затонул у причала мгновенно, унеся с собой безвозвратно на морское дно почти тысячу моряков, не успевших выбраться из его нижних кают и трюмов... Внутри саркофага на стенах из белого мрамора были начертаны имена и фамилии более чем двух тысяч американских офицеров и моряков, погибших в Пирл-Харборе в результате японских бомбардировок. Тогда же по предложению капитана Тиффани в одном из помещений военной базы мне был показан документальный фильм о японской атаке на Пирл-Харбор, снятый американскими и японскими операторами.
И еще одна любопытная деталь о Гавайях: в краеведческом музее Гонолулу один из профессоров Гавайского университета обратил мое внимание на стенды и документы, посвященные кратковременному пребыванию гавайцев в составе... Российской империи. Оказывается в середине XIX века во время смуты, происшедшей в окружении гавайского короля, власть на Гавайях на неделю захватила группа повстанцев, предводитель которой объявил о присоединении гавайцев к Российской империи и водрузил над своей резиденцией российский флаг. Сделано это было в расчете на то, чтобы предотвратить поглощение Гавайских островов такими странами-колонизаторами как Англия и Соединенные Штаты, каждая из которых в то время стремилась установить свой контроль над Гавайским королевством. Но шальная идея повстанцев оказалась несостоятельной: не успели в России узнать о событиях в Гонолулу, как власть там перешла в руки сторонников сближения с США.
Вспоминая о встречах с американскими японоведами на тихоокеанском побережье США, не могу не упомянуть также об Университете Джорджа Вашингтона в Сиэтле. Более всего уделял мне в Сиэтле внимание профессор Дональд Хэллман - специалист по проблемам японской внешней политики и американо-японских отношений. Из бесед с ним выяснилось, что в отличие от большинства своих коллег-соотечественников профессор Хэллман даже на словах не питал добрых чувств к японцам и высказывал не только в лекциях, но и в своих книгах недоверие к правящим кругам Японии, усматривая в их поведении потенциальную угрозу национальным интересам США. И хотя в своих взглядах Хэллман отражал настроения крайне консервативных и, скорее всего, антисоветски настроенных кругов, тем не менее в оценках внутренней и внешней политики Японии мы обнаружили с ним сходство суждений.
Вместе с Хэллманом я побывал в гостях у проживавшего в то время в Сиэтле известного американского лингвиста-японоведа Миллера, прежде преподававшего японский язык в Гарварде, но покинувшего затем этот элитный университет. В доме Миллера нас встретил у дверей японец средних лет, выполнявший, как выяснилось, функции жены-хозяйки дома. Он суетливо накрывал стол для ужина, а во время еды, сидя за столом вместе с нами, принимал участие в беседе. Но не все темы разговоров его интересовали: во время разговоров о специфике японского языка, об университетских делах и на политические темы он сидел с отсутствующим выражением лица. Зато когда речь заходила о японской поэзии либо о моде на одежду и кулинарных делах, он тотчас же оживлялся, ввязывался в разговор, сопровождая свои высказывания кокетливыми улыбками и жестами. Сам же профессор Миллер на протяжении всего вечера был не очень разговорчив, хотя его краткие реплики говорили о большой эрудиции и остроте ума... На обратном пути в мою гостиницу в машине Хэллман осторожно спросил меня, не ощутил ли я что-то странное в доме Миллера. Я ответил, что странным мне показалось поведение японца. "Вот именно,- оживился Хэллман,- в том и трагедия Миллера, что он не может побороть в себе влечения к мужскому полу. В Гарварде, в конце концов, ему дали за это от ворот поворот. Ну а в Сиэтле его терпят: здесь у нас нравы попроще..."
В Мичиганский университет в Энн Арборе я попал в самый разгар зимы там все было покрыто снегом, как и у нас под Москвой. Ведущую роль среди японоведов Энн Арбора играл в те годы профессор Роберт Вард. В беседах с ним я узнал, что он был одним из руководителей профессионального объединения американских специалистов по Японии и организатором их регулярных встреч и дискуссий. Его отзывы о многих своих коллегах, их книгах и лекциях существенно дополнили мои знания.
Самым длительным оказалось мое пребывание в Вашингтоне, где я прожил более месяца. Очень помогли мне там рекомендательные письма профессора Э. Рейшауэра, адресованные его ученикам, работавшим в госдепартаменте и Конгрессе. Среди тех сотрудников госдепартамента, с которыми я встречался, в памяти остался некто Левин, чьи отзывы о Японии и японцах были пронизаны критическим духом. Правда, дух критики преобладал у него и в отношении американской внешней политики. В его рабочей комнате прямо над письменным столом вызывающе висела на стене карикатура его тогдашнего начальника государственного секретаря Генри Киссинджера, изображенного в довольно мерзком виде. Сидя во время нашей беседы на стуле с сигаретой в зубах, а ноги положив на письменный стол, Левин не без издевки дважды лениво спрашивал меня: "А возможно ли, чтобы подобная карикатура на Громыко висела бы в кабинете одного из сотрудников советского министерства иностранных дел?" К его очевидному удовольствию я признал, что вывешивание подобных рисунков в нашем МИДе и других советских государственных ведомствах было невозможно. Сказал я ему также, что не принято было у наших ответственных лиц в отличие от американских чиновников государственных учреждений выставлять на всеобщее обозрение на своих рабочих столах фотографии любимых жен и детей и выразил сомнение по поводу того, стоит ли искусственно втискивать в служебные дела частички своей личной домашней жизни.
