Роальд Потапов - Неведомый Памир
Идти было очень неудобно. Местами наст держал отлично, а местами, на более пологих участках, я проваливался по пояс. Приходилось к тому же смотреть в оба, чтобы не «загудеть» по гладкому насту вниз, как с ледяной горки. Траверс сильно меня измотал, и я вылез на седловину гребня позади жандарма совершенно запыхавшись; вся моя одежда пропиталась талой водой. Как только мои глаза оказались вровень с седловиной, я заметил, как что-то мелькнуло за перегибом склона. Сначала я решил, что это заяц. Но откуда же может быть заяц на высоте 5300 метров? В следующую секунду я ступил на седловину, на чистую землю, и взгляд мой сразу же остановился на снежном пятне посередине седловины. Там четко отпечатались большие круглые следы крупных лап. Края следов, продавленных в мокром снегу, еще обваливались на моих глазах. Барс! Снежный барс!
Следы снежного барса
Я рванулся вперед и несколькими стремительными скачками выбрался за перегиб бокового отрога. Прямо передо мной оказалась небольшая скальная стена, пересекавшая гребень и уходившая вниз. А по этой стене метрах в сорока от меня поднимался вверх великолепный зверь. Стройный, ловкий, с красивым овалом головы и серебристой шкурой, покрытой затейливым узором черных пятен, он не лез, а буквально струился среди расщелин и выбоин, легко поднимаясь по вертикальной скале.
Впервые я увидел барса так близко. Нахлынувшее волной возбуждение, напряжение последнего броска, долгие часы работы в ослепительном безмолвии больших высот — все это как-то подействовало на меня и заставило поступить несколько странным образом. Совершенно автоматически, позабыв о висевшем на шее фотоаппарате с ввернутым в него небольшим телевичком, я вскинул малокалиберную винтовку и, кое-как поймав барса на кончик пляшущей мушки, выстрелил.
Это был глупейший поступок, столь же рискованный, сколь и неоправданный. Предположим, мне удалось бы его ранить. Легко раненный барс наверняка ушел бы, а более тяжелое ранение могло побудить его оказать сопротивление. А рукопашная с барсом на такой высоте — дело гиблое. Его можно было уложить только точным выстрелом в голову или в сердце, но при моем состоянии едва ли я смог бы сделать это.
К счастью, я никуда не попал. Пуля цвенькнула где-то над передней лапой барса. В ту же секунду громадные шары мускулов вздулись и заходили под шкурой хищника. Одним рывком он оказался на гребне скалы, застыл там на какое-то мгновение, глядя на меня, и… исчез. Только несколько камешков все еще катилось по щелям скалы, подтверждая, что все виденное не мираж… Мне же оставалось только, прислонившись к скале, восстанавливать сбитое дыхание, бранить себя последними словами за идиотский выстрел и вновь переживать эту редчайшую встречу, восстанавливая в голове все подробности.
Было ясно, что барс шел за стадом козерогов, свежие следы которых несколько раз пересекали гребень. Козероги — главная пища этого редкого зверя. До сих пор мне только дважды удалось видеть барса, да и то оба раза на таком большом расстоянии, что я не смог разглядеть его как следует.
Даже следы барса, обычно старые и сильно разрушенные солнцем и ветром, попадались на снежных полях крайне редко. Снежный барс, которого зовут также ирбис, живет в самых труднодоступных скалах вблизи вечных снегов. Он очень осторожен, наблюдать за ним чрезвычайно трудно, поэтому сведений о его жизни на Памире почти нет. Зимняя его шкура, серовато-белая с узором черных пятен и колец, необычайно красива и высоко ценится как у местного населения, так и далеко за пределами гор.
Охота на снежного барса в Таджикистане сейчас запрещена. Только отдельные охотники, число которых очень невелико, имеют право по специальным лицензиям отлавливать барсов для зоопарков, как наших, так и зарубежных. Как зоолог, я имел право добыть хотя бы один экземпляр для коллекции Зоологического института, где, кстати, ни одной шкуры, ни одного черепа с Памира нет. Тем не менее, меня мучили угрызения совести: ведь мог искалечить и совершенно напрасно погубить зверя. Кроме того, по совести говоря, в момент выстрела мной руководил отнюдь не рассудок, а какой-то древний, атавистический импульс — стремление добыть, убить крупного зверя. Видимо, силен еще в людях этот древний инстинкт и как часто толкает он людей вроде бы положительных и даже весьма уважаемых на черную стезю браконьерства!
После безуспешной попытки вскарабкаться на стенку по следам барса я двинулся вниз вдоль нее, рассчитывая выйти на гребень бокового отрога. Водораздел Чечектинки был уже позади, и я оказался в верховьях соседней речки. Выбравшись к намеченному месту, я в нерешительности остановился. Северный склон, по которому мне предстояло спускаться, был довольно крут и весь покрыт снегом. Путь в обход выглядел сложным, трудоемким, а главное, неинтересным. Но и спускаться на «салазках» тоже было рискованно — у меня ведь не было ледоруба.
Усталость и надежда на авось быстро победили осторожность, и, соорудив в два счета из штормовки подобие салазок, я заскользил вниз. Тормозом должен был служить все тот же приклад малокалиберки. Однако скорость стремительно возрастала, а «тормоз» практически бездействовал. Как я ни вжимал приклад в снег, он несся по насту, как ролик по асфальту. Мимо замелькали острые зубцы скал… Нужно было, во что бы то ни стало вырулить вправо, на пологую ложбинку, явно забитую рыхлым тающим снегом и без пугающих скальных зубцов. Это мне, к счастью, удалось, но скорость была настолько велика, что я пропахал ложбину поперек, оставив после себя длинную траншею. Тем не менее, движение мое замедлилось, и я уже сравнительно мягко выскочил на каменную осыпь. Все же основательный удар на какой-то миг пустил горы вокруг в дикую пляску. Перед глазами поплыли круги…
Когда звон в ушах несколько утих, я все еще лежа стал проверять целость своих суставов, одежды и снаряжения. Вроде все было в порядке, пострадали главным образом седалищные мышцы — амортизатор, прямо скажем, неважный. Потом притупившееся за последние часы воображение нарисовало совершенно другой исход спуска, и по спине пополз запоздалый неприятный холодок. Здесь, в лабиринте ущелий, в двадцати километрах от биостанции, на высоте 5 тысяч метров даже простой перелом ноги мог кончиться плохо.
Устроившись на осыпи поудобнее, я решил немного передохнуть. Приключений на сегодня хватало. Пока отходили мышцы ног, взгляд мой рассеянно скользил вокруг, по блестяще-черным плиткам осыпи, и вдруг натолкнулся на странный предмет, лежавший на расстоянии вытянутой руки. Я невольно вздрогнул. Среди камней валялся железный наконечник стрелы, весь покрытый бурым налетом ржавчины. Да еще какой наконечник — двуглавый! Таких до сих пор мне видеть не приходилось. Я только знал, что очень давно двуглавые стрелы применялись для охоты на птиц. Одно из жал было согнуто в дугу при ударе о камень и наглядно свидетельствовало о силе оружия, пославшего эту стрелу. Наконечник был, несомненно, древний и пролежал здесь не одну сотню лет. Потом уже я выяснил, что такие наконечники были в ходу в XIV–XVI веках.
