Николай Рыжих - Бурное море
Сергей втиснулся между телеграфом и переборкой, на мое любимое место, Сынок подпер косяк двери, Брюсов облокотился о подоконник. Борис тоже стоял возле окна, поглядывая на ваера. Васька растянулся прямо на палубе. Он вытащил из кармана пачку халвы, стал распечатывать. Мишка привалился рядом, голову положил ему на живот. Поднялся из машины Андрей.
— Интересно, каков же будет «первый блин», — сказал он, открывая окно.
— Если за этот рейс возьмем пару тыщ, — сказал Васька, набивая рот халвой, — деньги неплохие будут, хучь минтай и дешевый.
— Ты все о том же... — вздохнул Андрей.
— Куда он их девает? Ведь, кроме халвы, ничего не покупает.
— Солит.
— Солю — не сорю, а деньги — это неплохо, — продолжал Василий. — Живем пока при социализме.
— И ты, мережа, собираешься в коммунизм? — удивился боцман.
— Не! Мне при социализме неплохо. Деньги везде заработать можно, а чужого мне и даром не надо.
— Правильно, Вася, — вмешался Брюсов, — главное — халва. Жми на халву и ни о чем не думай.
— При деньгах можно не только халву Можно что хошь.
— Ну и философ!
— Вон кончится рейс, — оживился философ, — поеду к себе на родину. Куплю матери дом, сестре — шубу... лохматую. Брату — коньки, а себе — кресло, которое качается. Ох и здорово же у нас! Ребята, приезжайте ко мне, а? В гости, а? Все сразу, а?
— Вась, а Вась, — обратился к нему Брюсов, — а что, если бы тебе, например, миллион? Или бы полмиллиона? Вот бы здорово, да?
— Тоже сказал: миллион! Да зачем он мне? Мне только дом купить, сестре — шубу лохматую, брату — коньки. И можно жить. Особенно в сельской местности: картошка своя, помидоры, огурцы, капуста — тоже свои. С огорода. Можно еще поросенка держать, стал быть, и мясо свое. А на хлеб везде заработаешь, где б ни работал. А если в колхозе работать, то и хлеб на трудодни получишь.
— Тогда зачем же ты пошел рыбу ловить, раз тебе деньги не нужны?
— Тоже сказал — не нужны! А телевизер? А одёжа? А тут год половил рыбу — и на десять лет оделся.
— Эх, медуза... — вздохнул боцман.
— А еще, братцы, — оживился Васька, — кресло, которое качается. Эдак пришел с работы, умылся, поужинал, сел — и качайся. Смотри телевизер. Как ристократ.
— А халву?
— Можно и халву. Чего ж нельзя?
— Эх, Вася, — вздохнул Андрей, — хороший ты парень, да жаль мне тебя.
— Шой-то?
— Да так...
Васька встал, отодвинув своего дружка, завернул недоеденную халву и спрятал в карман.
— Хух, аж у роте тошно... Больше не буду.
— Ну вот, — разочарованно сказал Брюсов, — уже и халву не ешь.
— Это когда ее много, дак не хочется, — продолжал он, ложась на свое место. (Мишка опять положил свою голову ему на живот.) А когда ее нету, так знаешь как хочется! Вот когда сразу после армии мы на стройку пошли с Мишкой, дак там не больно разойдешься...
— Почему?
— А грошей мало платят.
— Врешь, медуза, — сказал боцман. — Хоть я на берегу и никогда не работал, но знаю, что врешь.
— Егорович, истинный хрест, только на жратву да на одежу кое-какую и выжимали...
— А как же другие?
— Да как же... Если телевизер покупать или пальто, к примеру, то только в рассрочку. А за один раз никак. Правда, кто на кране или те же шофера — хорошо заколачивают.
— Так учились бы на крановщиков.
— Да, братцы же мои, мы же временными были. Мы хотели опосля армии приодеться — и домой. Да не получилось.
— А что же вы там делали?
— А все: стекло грузили, мусор закапывали. Что прораб скажет, то и делали.
— Что-то ты, Вася, сочиняешь, — усомнился Брюсов. — На берегу люди живут, и машины имеют, и дачи...
— Ну ты даешь! Ха! Да-а-ачи?! Это начальники машины да дачи имеют...
— Ну выбивался б в начальники!
— Зачем? — зевнул Васька. — Мне и так неплохо.
— Я тоже в начальники не пойду, — отозвался Мишка, — простым работягой лучше: работай да работай. А так... если захотеть-то, и на собраниях выступать научиться можно и звонить по телефону. Да хоть генералом стать можно.
— Миша! — удивился Брюсов.
— Михаил Александрович, — обратился второй механик к Макуку, — вот вы и на берегу работали, и на море. Где лучше?
— А черт те знает, — отозвался Макук, — кому где. Но на море вроде интересней. А так везде одинаково.
— Ну не скажите! Одинаково! — возмутился Васька. — Да разве береговую работу сравнить с морской?!
— На берегу, конешно, неправильностей много, — вмешался Мишка.
— Вот при коммунизме все будет правильно, Миша, — отозвался второй механик. — Машин сколько хочешь. И работа: нажал кнопку — и все готово. Верно я говорю, Михаил Александрович?
— Это как же! — уже по-настоящему возмутился Васька. Он даже приподнялся и отстранил Мишкину голову. — А хлеб как? Хлеб-то кому-то надо выращивать? Да и зерно к делу привести надо да испечь. Машина тебе будет делать, да? А рыбу ловить? Тоже сказал... — Он опять лег, и Мишка положил свою голову на прежнее место.
— А вы как думаете, Михаил Александрович? — не отставал от Макука механик.
— Не знаю, ребята, — сказал Макук. — Всякое, видно, будет.
— Вот я ж и толкую, — не утихал Васька. — Хоть при коммунизме, хоть за коммунизмом — всякое будет. Только вот когда он настанет?
— Он тогда настанет, мережа, — вмешался боцман, — когда у некоторых личностей руки станут как у кротов лапы. А пока руки у этих личностей не похожие на кротовы лапы, никакого коммунизма не будет.
— Не пойму что-то, — повернулся к боцману Васька. — А как они у него устроены?
Стали выяснять, какие у крота лапы. Оказалось, что они у него обыкновенные, но устроены так, что гребут не к себе, а от себя. Первым об этом догадался Мишка. Он толкнул своего дружка и раздельно, как он и всегда делал, удивляясь чему-либо, сказал:
— Вась, а Вась, это ж боцман про нас загнул.
Мостик дрогнул. Брюсов схватился за живот. Похохатывал боцман, хихикал второй механик. Смеялся и сам Мишка.
— Михаил Александрович! — раздался голос Бориса. — Время вышло, разрешите начинать!
— Да давай, — сказал Макук и потушил цигарку.
Ребята повалили на палубу. На ходу натягивая перчатки, бросали недокуренные папиросы. Брюсов хлопал Мишку по плечу: «Ну и Миша, ну и чудак, вот отмочил так отмочил...»
— Отдать стопор! — командовал Борис. — Живее поворачивайтесь! Мух-х-хобои!
Лязгнула скоба стопора, натянутой струной отлетел ваер от борта. Борис поставил телеграф на «стоп», потом немножко отработал назад. «Онгудай» замер на месте, окутав корму пеной.
Все подошли к борту. По напряженным позам и безмолвию, нарушаемому только потрескиванием ваеров в блоках, было видно, что трал ждут с нетерпением. Кстати, первую рыбу всегда ждут с нетерпением. По ней пытаются угадать, удачливой будет путина или нет. И первая рыба никогда не забывается. Пусть после будут всякие заметы: богатые и сверхбогатые, когда от одного траления полностью заливается трюм, аварийные, когда вместо рыбы на палубу поднимаешь изодранный в клочья трал, — а бывает, что и вообще трал останется на грунте, зацепившись за скалу на морском дне, — но первая рыбка, затрепетавшая на палубе, сколько бы ее ни было, всегда останется в памяти.
