Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете
— «Возьми, положи, отнеси, принеси — пошел вон»! — взревел шофер.
— Я же сказала: «Пожалуйста».
— «Пожалуйста»! — передразнил он. — Мне не пять лет.
Старик сочувственно покачал головой:
— Муженек твой?
— Не дай бог!
— Жених? Если до свадьбы так!..
— Ладно вам!.. — оборвал Мануэль, схватил магнитофон и сгреб в охапку коробки с лентой.
Гуськом по тропинке они направились к дому — жалкой хибарке, крытой пальмовыми листьями. В комнате была полутьма и прохлада.
— Мать, ставь все, что есть, — гости к нам! — закричал с порога старик.
Откуда-то из сумрака выскользнула маленькая старушка, молча поклонилась.
— Вы не обращайте внимания, — вздохнул крестьянин. — Она у меня немая, а все слышит, все. Хвороба у нее какая-то такая приключилась... — Он снова вздохнул: — Ох, как тяжко без разговору-то... Садитесь, садитесь!
— Вы не беспокойтесь, — попыталась угомонить его девушка.
— Помалкивай, внучка! И мне по такому случаю перепадет, — хитровато улыбнулся он. — А то держит в голоде, все для сыновей бережет, такая у меня мать зажимистая!
Старик все больше нравился Бланке. Настоящий крестьянин, не тронутый цивилизацией. «Проинтервьюирую и его», — решила она и открыла магнитофон, стала заправлять пленку.
— Что это у тебя за штуковина? — оживился гуахиро.
Девушка включила магнитофон:
— Не обращайте внимания, дедушка.
Но он не унимался:
— А может, как ж-жахнет — и прощай, старик, пиши старухе привет из царствия небесного?.. Вон как ж-жикает!
— Это магнитофон, дедушка, — начала объяснять Бланка. — Все, что мы говорим, он записывает. А потом можно по радио передать.
— Как это так? — удивился крестьянин. — А если я ненароком сболтну что не так?
— Мы потом вырежем, — успокоила она.
— Это ж как понимать? — ужаснулся он. — Язык вырежете?
Бланка рассмеялась:
— Да вы не беспокойтесь! Я буду спрашивать, а вы отвечайте — вот и все.
Старик засопел, почесал подбородок:
— Выходит, я должен говорить по-умному? — Позвал старуху: — Иди сюда, мать, на подмогу. Если я что не так ляпну, ты меня щипай. Только без выверта, с сочувствием.
Жена его подошла, стала рядом, сплела руки на груди. На старика она поглядывала неодобрительно: куда, мол, лезешь?
Бланка поднесла микрофон ко рту:
— Скажите, дедушка, как вам сейчас живется, при новой власти? Что изменилось? Легче вам жить стало?
Она установила микрофон перед крестьянином.
— Вот как легче! — косясь на диковинный предмет, начал он. — Ох, как тяжелей, внучка, как тяжелей! Раньше ж у меня ничего не было, ни кола ни двора. В болоте жил, как крокодил, только морда наружу. А теперь дом, поле, забот полон рот... Света белого не вижу. Все в землю смотрю: ковыряю, копаю, рублю, стучу, пилю... А как уборка тростника начнется — хоть ложись и помирай! И руби его, проклятущего, и грузи, и вози!.. Пот аж до нутра прошибает. Отмаешься, а бригадист уже тут как тут, с книжкой. Не отвертишься. Отдолбишь с бригадистом — ружье в руки и охраняй плантацию, чтоб гусанос не спалили...
Девушка сочувственно покачала головой:
— Выходит, хуже теперь вам живется, дедушка?
— Шут его знает!.. По-твоему, городскому, хуже?.. А скажи, внучка: четыре месяца в году работать, а восемь не работать — лучше или хуже?
— Конечно, лучше.
Крестьянин простодушно посмотрел на нее:
— А четыре месяца каждый день обедать, а восемь — живот веревкой подтягивать? Лучше?
Она растерялась:
— Хуже...
— А если не работать — откуда же на обед взять?
— Не знаю...
— А сахар какой лучше: горький или сладкий? — не унимался дед.
— Разве бывает горький сахар?
— Еще какой горький! — вздохнул он. — Вот оно как: «лучше — хуже»... Больше работы — всегда лучше. Что человеку надо? Дело. А если прохлаждаться, какой от него прок?
Мануэль, все это время с безразличным видом слушавший разговор Бланки со стариком, расхохотался:
— Да тебя, дед, в агитаторы определять можно!
Крестьянин все так же простодушно посмотрел на него, потом на Бланку — и широко, хитро улыбнулся, обнажив беззубый рот:
— Хе-хе!.. Так я ж и есть этот самый... агитатор!
«Ну и старикан! — подумала девушка. — А прикидывался... Чудо, а не дед!..»
Она перемотала на начало ленту с записью беседы со стариком, переключила рычажок магнитофона:
— Сейчас, дедушка, послушаете. Услышите свой голос.
— А ну-ка! — оживился он, пододвинулся ближе, шикнул на старуху, чтобы не громыхала тарелками.
Из динамика магнитофона раздался заливистый петушиный крик.
— Это я? — оторопел старик.
Мануэль захохотал во все горло, даже слезы брызнули. Бланка смутилась, но тоже не смогла сдержать улыбки:
— Нет, дедушка, нет. Это мы раньше петуха записывали в деревне, для фона.
Крестьянин ничего не понял.
— Вот те раз! Накукарекал! — то ли с обидой, то ли с насмешкой проворчал он.
За стеной дома заурчали подъезжающие машины. Донеслись голоса. Старик насторожился:
— Кого еще несет?
Дверь открылась. Пригнув голову, в избу вошел команданте — и с ним еще несколько человек в форме офицеров революционной армии. Команданте осторожно распрямился. Макушкой он едва не доставал до потолка. Приветственно взмахнул рукой:
— Салуд, отец! Салуд, мать! — Повернулся к Бланке и Мануэлю: — Салуд!
— О, здравствуй, команданте! — оживился, вскочил старик. Показал на скамью у стола.
Команданте прошел к столу. Присел с краю, положил рядом с собой шапку-каскетку. Протянул хозяину дома сигару в целлофановой обертке. Крестьянин взял, с видом знатока понюхал. Раскуривать не стал, а припрятал подарок в карман. Команданте улыбнулся:
— Специально заехал к тебе по дороге. Сын просил передать: жив, здоров.
— Еще б ему не жить-здороветь, — ухмыльнулся старик. — Большим начальником стал.
— Отличный у тебя сын, можешь гордиться.
— Как же не гордиться? Все в начальники лезут... Жду не дождусь, когда ты его из города в шею выгонишь.
Жена крестьянина уже выставила на стол миски с малангой, рисом, рыбой. По комнате потянуло душистым запахом кофе.
— Садитесь за стол, дорогие гости, — пригласил хозяин и прикрикнул на жену: — Все уж доставай, старуха, подчистую! Знаю я, какой там у них в городе харч по карточкам. — Он подмигнул команданте: — Аль для начальства — без карточек?
— По карточкам, отец. Для всех.
Команданте пододвинул миску с малангой, с аппетитом начал есть. Взялись за ложки и Бланка с Мануэлем. Девушка с любопытством и недоброжелательством поглядывала на команданте: «Играет в демократию, что ли?.. Уж ему-то — малангу...»