Юлия Власова - Каллиграфия
Кристиан проснулся посреди ночи, и вмиг им завладело острое, не поддающееся объяснению предчувствие. Вскочив на ноги, он безотчетно устремил взгляд туда, где дремала «его путеводная звезда», как он назвал бы Джулию, не огрей она его сгоряча. Ее лицо светилось ровным, ангельским светом, каштановые волосы полыхали необжигающим пламенем, а на губах теплилась улыбка.
— Ты напрасно боишься меня, — сказал он шепотом, не решаясь приблизиться к ней отчасти потому, что их разделяла нешуточная преграда. — Ибо во всем мироздании нет ничего чище и возвышенней, чем моя любовь к тебе, и я никогда не причиню тебе зла.
Она шевельнулась во сне и глубоко вздохнула, а старик Праксис на улице, поскольку механизм отлаживал именно он, всё вертел и вертел своё колесо, подзадоривая бездушную машину, как подзадоривают скакунов или охотничьих собак.
«Да, он далеко не сибарит, этот умелец, — подумал Кристиан, возвратясь на соломенное „ложе“. — А их благодетель Мортис Астро, похоже, не столь состоятелен, как расписывала Мария. Так что если Джулия захочет подарить Праксису бриллиант, хотя и доставивший ее кузену столько забот, тут я, пожалуй, буду с нею единодушен».
А Джулия, едва только размежив веки, объявила, что долее в этом доме задерживаться не намерена. Она желает поскорее вернуться на виллу Актеона, принять душ и переодеться. Да, именно так она и сказала, затронув затем животрепещущий вопрос розысков мафиозного гнезда.
— Мы топчемся на месте! — возмутилась она. — В нас стреляют, мы уносим ноги, мы плутаем по Криту, как слепые котята, без определенной цели и плана, а ведь изначально цель была вполне ясной и достижимой.
Кристиан молча соглашался, понимая всю правоту ее слов. В памяти его свежи были эпизоды недавних перестрелок, свидетельствовавших о полной бездеятельности их «миротворческой группы», и явственно говоривших в пользу мафии, которая разглядела в их команде серьезнейшую для себя угрозу. Покинуть гостеприимную виллу изначально было задумано для того, чтобы отвести напасть от Актеона, и, как выяснилось позднее, еще затем, чтобы избавиться от Люси, чья ревность и непростой характер служили в этом тонком и ответственном деле недопустимыми помехами. Теперь же, когда с Люси было покончено, можно было напрямую приступить к изобличению мафии, хотя каким способом, пока оставалось непостижимым. Тешить себя мыслью, что, блуждая по местности, они якобы запутывают следы, больше не приходилось. Группа их распалась, и где теперь странствуют Франческо и Джейн, целы ли они, живы, — всё это будоражило ум человека-в-черном ничуть не менее, чем уравновешенный ум Джулии. Ни средств для достижения основной цели, ни даже простейших средств для возвращения в город у них не было. Удивительно, как в подобных обстоятельствах они еще сохраняли бодрость духа!
Порядочно проголодавшись и изведав все «прелести» бедняцкого отдыха, они спустились к столу, на котором красовался теперь пряный каравай, особая гордость Марии, которая, несмотря на сломанную руку, умудрилась испечь его к утру.
— Мне дед помогал, — с достоинством пояснила она. — А так я всегда сама справляюсь. Попробуйте! Мягкий, как вата!
Гости находились не в том положении, чтобы воротить нос от куска хлеба, а потому приняли угощение с благодарностью, и Мария нарадоваться не могла, как у них трещит за ушами.
— Ты что же, вообще не спала? — бесхитростно удивилась Джулия, дожевывая свой ломоть.
— Какое там спать, когда деду не спится! Он, поди, и сейчас с тетрапедом любезничает! И не смотрите на меня такими глазами. У него что ни изобретение, то дитятко новорожденное. Вот он и рассыпается перед каждым в увещеваниях да медовых речах. Я уж привыкла. А тетрапед для вас, кстати, готовится.
— Что, Мария, всё, почитай, порассказала? — прокряхтел из дверей Праксис. Девчушка залилась румянцем. — Ну да ладно, пожалуйте, господа, во двор. Я давненько раздумывал, кому б могла пригодиться такая машина, а тут, гляжу, два пешехода, и не абы каких пешехода, а из интеллигентов. Далёко, видать, путь держат. Дыры я подлатал, изъяны поправил… — приговаривал Праксис, семеня с ними рядом. — Да вы сами, господа, оцените!
А оценить, действительно, было что. Если б не прозрачный пластиковый купол над сидениями, Джулия решила бы, что у нее двоится в глазах, ибо тетрапед на первых порах казался спаянным из двух прогулочных велосипедов, колеса у которых заменили на более широкие, а вместо рулей укрепили этакую рогатую перекладину с множеством датчиков и рычажков. Вдобавок эту четырехколесную конструкцию снабдили вместительными креслами, вывезенными, судя по обивке, чуть ли не из самого Лувра.
«При таком-то нищенском существовании!» — подумала Венто. А Мария, точно угадав ее мысли, поспешила заметить, что Мортис некогда весьма щедро одарил их богатым гарнитуром, предназначавшимся для дедовых изобретений.
— Вот ведь всё вымелет, мельница неугомонная! — вскинулся на нее Праксис. — Лучше помалкивай да имя Мортиса без надобности не тереби!
Гости многозначительно переглянулись, однако сочли за благо не оповещать старика, что о «добродетелях» его спонсора наслышаны изрядно.
— Ступай в дом! — рявкнул он напоследок, и Мария, несмотря на увечье, стремглав побежала прочь. — Девчонка, что с нее возьмешь? — извинительно обратился он к человеку-в-черном. — Язык что помело. Да вы не обращайте внимания. Как вам моя машина? И в дождь, и в слякоть — довезет, куда угодно! Безвозмездный дар от Праксиса!
— Но чем мы заслужили?! — воскликнула Джулия, возведя на него глаза.
— Уж тем хотя бы, что помогли моей внучке после того злополучного падения.
— Я всё ж считаю недостаточной, — с заминкой сказала Венто, — столь обыкновенную услугу. Меня замучит совесть, коль я возьму машину, не отдав ничего взамен.
Она повернулась к учителю, полагая встретить его одобряющий взгляд или услышать какое-нибудь поощрительное напутствие, однако на лице его было написано безучастие, а от слов он предпочел воздержаться. Неужели ему безразлична судьба «королевской слезы»?
«А мы сейчас и проверим», — сказала себе Джулия, запуская руку в карман.
При виде бриллианта Праксиса затрясло, и Кристиану ничего не стоило определить, какого свойства у него лихорадка. Бедняки заискивают и пресмыкаются перед богачами, а особливо перед теми богачами, которые склонны к всплескам великодушия. Однако на изобретателя это правило, похоже, не распространялось.
— Чур меня, чур! — вымолвил он. — От большого скарба большая беда!
Он трясся, как осиновый лист, и являл собою зрелище весьма плачевное. Создавалось впечатление, будто ему взамен бриллианта подали ужа да велели съесть.
