Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете
— Выполняйте.
Капитан с досадой посмотрел ему вслед. Этот парень вызывал в нем неосознанное недоброжелательство. Впрочем, задание было пустяковым.
Вошел дежурный оперативного отдела, положил на стол донесение службы воздушного наблюдения:
«Неизвестный самолет пересек воздушную границу республики в секторе «Z», прошел над горным массивом Сьерра-де-лос-Органос и ушел в сторону моря».
Обрагон нашел на карте указанные в донесении сектора. «Та-ак... Недалеко. Надо усилить посты на дорогах в этом районе. Прочесать леса».
Перечитал донесение. «Визитная карточка? И на том спасибо».
Но через несколько минут поступило новое сообщение:
«Два неизвестных самолета пересекли воздушную границу республики в секторах «А-3» и «В-7», прошли над горными массивами Сьерра-де-лос-Баниос и Лас-Вильяс, затем ушли в сторону моря».
«А он не глуп, — подумал Обрагон, чувствуя холодок в груди, как охотник, который выходит на след. — Отвлекающий маневр. Но в каком из этих трех пунктов он приземлился?.. Нужно организовать облавы во всех. Однако главное внимание — на доступ в Гавану. Итак, сеньор Маэстро прибыл...»
Зазвонил телефон. Он снял трубку:
— А, это ты, Росарио? Привет. Как жена, как дочь?.. Почему давно не звонил?..
Говорил общие фразы, а сам испытывал раздражение. Сейчас его раздражало все, что отвлекало от дела и мешало сосредоточиться. Но тут же оживился, переложил трубку из руки в руку:
— Что? Артуро? Конечно! Дай-ка мне его самого! Салуд, коронель! Нет, не забыл. Разве то забудешь? Вы на сколько приехали, коронель? Всего-то? Как обычно: то одно, то другое, работы хватает... Завтра? Не знаю, как получится завтра. А послезавтра — и того трудней. Обязательно хочу... Вот что: от дома Росарио тут десять минут. Если можете, приходите сейчас. Эрерро проводит. Вот и отлично. Заказываю пропуск и жду. Да, а как вас по-настоящему зовут, коронель Артуро? — Он старательно записал незнакомые имя и фамилию. Вздохнул: — Разрешите, я буду называть вас по-старому, коронель? Очень рад буду увидеть!..
5
Бланка опаздывала. Автобусы по ее маршруту не шли, и ей пришлось добираться пешком. Она шагала быстро, временами бежала. Представила лицо командира наряда, шофера Мануэля. Самодовольный и самоуверенный болван!..
Милисианос с других постов, уже передавшие оружие товарищам, толпились и смеялись на остановках.
Она перебежала улицу у ресторана «Полинезия». Вдоль подъезда приткнулись большие автомобили. Этот ресторан она прежде особенно любила. Стены обшиты бамбуком и циновками, низкий потолок из пальмовых листьев. К нему подвешены диковинные рыбы, черепахи, настоящая пирога, индейская утварь. Тут же, в зале, повара в высоких белых колпаках колдуют над чанами с невероятным варевом... А они собирались в таинственном сумраке и читали стихи, и будто бы рушилась связь времен, и можно было представить себя кем хочешь: туземкой на затерянных островах, миссионеркой, пришедшей из будущего... Однажды они были здесь с Конрадом. Ему очень понравилось...
Вот и радиостанция. Стеклянные двери ведут в полумрак вестибюля. Над входом неоновые буквы: «Radio Patria».
Остальные уже на посту: редактор ее отдела — пожилой и хромоногий испанец Педро Варрон и Мануэль. Варрон сидит в вестибюле в кресле, положив на колени автомат. Шофер стоит, подперев стену, широко расставив ноги, и оглядывает ее с головы до ног, неторопливо, будто раздевает, ища застежки.
— Ишь штучка!.. — медленно говорит он. — Нагулялась? — И протягивает ей карабин.
Она входит в подъезд. Ночная Гавана остается за толстыми стеклами. В вестибюле у стены светится зеленый глазок поставленного прямо на пол радиоприемника. Передают какую-то беседу на политические темы. Время от времени в вестибюль спускаются с верхних этажей кабины лифтов. Раздвигаются двери. Полосы света прорезают сумрак. Сотрудники бросают на ходу: «Салуд!», «Буэнас ночес!», торопливо проходят на улицу. Напротив радиостанции — ночной бар. Доносятся обрывки музыки и голоса.
Бланка приладила карабин на плече, вышла из вестибюля, начала прохаживаться вдоль подъезда. Мануэль сделал несколько шагов следом за ней, но остановился, оперся о стену — высокий, с узкой талией и широкими сильными плечами, пропахший бензином и маслом.
— Небось тянет туда? — кивнул он в сторону бара.
— А тебе не хочется потанцевать? — Бланка дробно постучала ботинками по камню. — Ча-ча-ча! Ча-ча-ча!..
— Ваш шик не на мой вкус, — сплюнул шофер. — В этот кабак раньше без галстука и не пускали. А мне галстук — как петля висельнику. — Он снова сплюнул. — Ишь веселятся, слизняки! Как будто ничего и не изменилось!
Девушка сняла с плеча карабин, обхватила его, как партнера:
— Люблю танцевать! Ча-ча-ча!..
— Отставить! — приказал Мануэль. — Карабин заряжен. И не забывайте, сеньорита, что вы на посту.
— Виновата, камарадо начальник! — козырнула она.
— Все кривляетесь. — Мануэль смотрел сердито. — Чувствую я, что вы за штучка. — Передразнил: — «Ча-ча-ча!»
— Бланка была в Сьерра-Маэстре, — отозвался из темноты вестибюля Варрон.
Шофер стоял, раскачиваясь с пяток на носки.
— Когда мы уже оттуда спустились. — Он насмешливо хохотнул. — Много всяких хочет присосаться к революции после нашей победы.
Девушка вспыхнула:
— Я не хочу присасываться! Слышишь: не хочу!
— А чего вам хочется? — с издевкой спросил шофер. — Мороженого с вафлями? Или замуж? Зачем вы пришли к нам? Чую я — не нашим пахнет.
Редактор рассмеялся:
— На тебя надо надеть ошейник.
Мануэль бросился в вестибюль:
— Это шутка, амиго? Я не позволю называть себя собакой!
— Убери кулаки, — добродушно проворчал Варрон. — Это шутка. Какая же ты собака? Ты — лев.
— Если так... — неохотно согласился шофер. И снова подступил к Бланке: — Так что же вы замолчали? Почему вы с нами, а не с ними? — Он показал на бар.
— Разве обязательно: «с нами — с ними»? — тихо спросила она.
— Вот видишь, Варрон! Выкручивается!
— Обязательно, компаньерита, — отозвался редактор. — У баррикад только две стороны — или с той или с другой, когда идет стрельба.
— А если — не с той и не с другой?
— Значит, посредине? Пустое. Никому не нужно. Снимут, даже не целясь.
— «С нами — с ними»! «Или — или»!.. Как это плохо!..
Бланка замолчала. Стала ходить вдоль фасада.
Как плохо!.. Раньше ей ничего не надо было решать. Все было определено и предопределено. Она любила свой город, свой дом, отца, мать. И этого ей было вполне достаточно. Она писала стихи о луне, о любви, о море. Ее стихи печатали в журналах. Ею гордились родители и друзья. И ей больше ничего не было нужно. А потом все закружилось в каком-то сумасшедшем вихре, все смешалось. Будто на остров обрушился тайфун: студенческие демонстрации, расстрелы, солдаты, повстанцы!.. «Фидель высадился на Кубе!», «Фидель разгромлен!», «Фидель в горах!», «Фидель убит!», «Фидель наступает!». Все только и говорили: «Фидель, Фидель, Фидель!..» Горы Сьерра-Маэстры стали популярней самого модного курорта. Она с интересом следила за успехами повстанцев. Даже мать, даже отец сочувствовали им и Фиделю. Отец говорил: «Давно пора скинуть этого грязного выскочку!» Он тоже терпеть не мог Батисту. И когда отряды Фиделя вошли в Гавану, Бланка вместе с подругами дарила бородачам цветы, танцевала и целовала победителей. Сколько было цветов, флагов и поцелуев!.. Бородачи были пропыленные, пропахшие дымом. Как тогда было хорошо!.. Казалось, наступает необыкновенное, замечательное время. И с этого дня у всех будет только радостное настроение, все будут улыбаться и станут необыкновенно добрыми. И наступит жизнь, исполненная какого-то нового смысла.
