Сергей Абрамов - Опознай живого (Сборник)
— А ваша?
— Я еще не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных структурах, отчеты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придется. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки — вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена. В таком состоянии ума меня и застал новый звонок:
— Физик?
— Я, — подтвердил я, уже зная, кто говорит.
— Ты напугал Стона, а Стон — тебя. Но, в общем, не три глаз — слезы не помогут. Мои камешки тоже сдохли.
— Я же говорил, что они живые.
— Профессор доказал?
— Конечно.
— А что конкретно?
— Не поймешь.
— Ну все-таки.
— Хотя бы то, что иная жизнь может возникнуть и на совершенно неизвестной нам материальной основе и в формах, которые мы даже не сможем придумать. Понятно?
— В общем-то да, только говорить об этом не нужно.
— Где?
— На суде. Тебе же Стон сказал, что нас могут обвинить в мошеннической фальсификации драгоценностей.
— Допустим. Только мы с Эттой ничего не фальсифицировали.
— Но способствовали.
— Чем?
— Участвовали в добыче. Унесли десяток камней. По рыночным ценам это не малые деньги.
— Я уже уведомил Стона, что лгать не буду.
— Пожалеешь. В лучшем случае свезут в психиатричку. Подумай. До суда еще далеко.
Поздно ночью я позвонил Этте. Долго не отвечала, потом что-то лепетала сонным до одури голосом, потом разобралась и рассердилась, что звоню под утро, когда все нормальные люди спят. А когда я рассказал ей о разговоре с Вернером и о своем походе в Неведомое, огорчилась так, что в голосе слышались слезы. Как это я мог забыть о ней, пойти без нее, даже не посоветоваться, что это по-свински, а не по-товарищески и что рисковать жизнью, не зная, чем все это может окончиться, как рискнул Нидзевецкий, — безумие и бессмыслица. О том, что мы все уже раз рисковали, она не упоминала, слова вылетали автоматной очередью: как это я мог, как решился и как это было глупо кричать в хрустальное сиянье о мошеннической шайке Гвоздя и Стона. Я все это выслушал и сказал устало:
— Я тебе не сообщил главного. Меня услышали и поняли.
— Кто?
— Разум.
— Опять ты со своими гипотезами. Даже Вернера не смог убедить.
— Я его уже убедил. Теперь он солидаризируется со мной, формулируя это так: материальная основа сознания вовсе не обязана быть биологической.
— Ну и как тебе ответила эта основа сознания?
— Закрыла калитку.
— Как закрыла? Совсем?
— Совсем. Столб скручен, как веревка, пылевая дымка уже не завивается, и войти в коридор нельзя. Собственно, и коридора уже нет: он за пределами нашего мира. Но я еще не сказал всего.
И добавил все, что знал о камнях от Вернера, Стона и Гвоздя алиас Педро Монтеца. Тут она ничего не ответила, только часто дышала в трубку, словно ей не хватало воздуха, и наконец чисто по-женски спросила, уже совсем нелепо:
— Что ж теперь будет?
Пришлось снова вернуться к переговорам с Гвоздем и Стоном, рассказать про суд, поинтересоваться, как вести себя на свидетельской трибуне, и если говорить правду, то не превратит ли она нас в не отвечающих за свои слова шизофреников или просто в посмешище для публики и газетчиков?
Этта ответила уже совсем неожиданно:
— Подождем, Берни. Подождем и подумаем.
СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ВЕКА. ЭТТА ФИН
Сегодня мы с Берни поссорились очень крупно. А предыстория этого такова.
Он поручил мне сделать запись процесса по судебным отчетам в «Леймонтской хронике», наиболее подробно и тщательно освещавшей процесс. А кратенькое вступление к этой записи продиктовал мне сам, что я и привожу здесь с перебивающими это вступление моими с Берни репликами.
После того как все камни, вынесенные с россыпи и являющиеся собственностью акционеров «Бриллиантовой монополии», а также все проданные ими ювелирным фирмам, магазинам и частным лицам, превратились в подобие тусклых бутылочных стекляшек, началась бешеная кампания в обществе и в печати против акционеров, обвиняемых в заведомо мошеннической продаже фальшивых бриллиантов, выдававшихся ими за подлинные. Особенно неистовствовали даже не покупатели камней Стона, а фирмы, пострадавшие косвенно, так как в связи с появлением на рынках Антверпена, Амстердама и Лондона голубых карбункулов Стона вся мало-каратная мелкота, массами вывозимая из Южной и Юго-западной Африки, упала в цене до стоимости безделушек из горного хрусталя. Ее даже сняли с большинства крупных ювелирных витрин и сплавляли при первом удобном случае в мелкие туристские лавчонки Неаполя и Афин. Международная торговля бриллиантами переживала неслыханный кризис, угрожавший полным разорением владельцам большинства алмазных разработок в Южной Африке, откуда они питали голландские и бельгийские рынки. Но все это были лишь закулисные вдохновители антистоновской кампании на биржах и в обществе. И исковыми же заявлениями выступили непосредственные клиенты «бриллиантовой монополии», и в конце концов леймонтский суд вынужден был начать разбирательство дела, в котором группы истцов и ответчиков представляли всемирно известные мастера профессиональной юридической казуистики в мантиях и без мантий. Надо сказать, что уже до суда ответчики выиграли не менее сотни миллионов, так как суд отказался рассматривать иски по документально не оформленным искам. Однако и официально оформленные составили, в переводе с гульденов, лир и франков, внушительную сумму в сто восемьдесят шесть миллионов долларов. Это и позволило многим западноевропейским газетам назвать дело «Леймонтской бриллиантовой монополии» судебным процессом века.
Обвинение на процессе поддерживал генеральный прокурор Флаймер, который, по мнению критически настроенных судебных корреспондентов, вел себя более чем странно. Он всячески придирался к истцам, требовал дополнительной документации, отклонял документы, по его мнению не надлежаще оформленные, и даже не постеснялся сказать в кулуарах: «Раздутое дело. Прокуратура еще не имеет достаточно уверенности в правоте предъявленных ответчикам обвинений».
