Николай Камбулов - Обвал
Зайдя во фланг, наши так жиманули на фаустников, что они, как бильярдные шары, рассыпались во все стороны, тычась то туда, то сюда, — наскакивали друг на друга и вновь разбегались с криком.
А один из фаустников не дрогнул, все бросал гранаты из своего окопа, хотя бой уже откатился далеко и, кроме меня, поблизости никого не было.
— Экая бестолочь! — услышал я голос Котлова.
Капитан Котлов лежал у щита оставленной немцами пушки. В руках у него был пистолет. Мне полегчало сразу. Подполз я к Котлову, спросил:
— Ты почему Алешкина не пускал? Командир полка из себя выходил.
— Отцепись! Не твоего ума дело. Ты гляди, что он выкомаривает, парнишка-то. Был бы взрослый, так сразу бы… А тут труднее. Вот придумал Гитлер! Малолетками да стариками прикрываться. Ах, мать его в дышло, детей бросает под огонь!
Граната ухнула неподалеку от нас.
— Вот бестолочь! — возмутился Котлов. — Меня дело ждет, а он все швыряет. А павшие лежат…
Котлов выставил белый флажок с изображением красного креста. Фаустник швырнул гранату еще ближе к нам.
— Экая бестолочь!
Я прицелился из автомата.
— Погоди, успеется!
— Мне надо в редакцию!
— Погоди, не воз же у него этих гранат.
— А может, и воз.
— Эй, кончай швырять! — протрубил Котлов. — Мы тебя не тронем. Шумни-ка на ихнем.
Я крикнул по-немецки то же самое, что и Котлов. Фаустник ответил следующей гранатой. Когда она разорвалась и рассеялся дым, из окопа донеслось:
— Русь, сдавайся! Хайль Гитлер!..
Котлов принахмурился и жестко сказал:
— Дай-ка мне автомат.
— Я и сам могу.
— Ты его убьешь.
Я пополз.
— Погоди! — закричал мне Котлов. — Это ведь парнишка, а не сам калиф.
— Вот еще! — отмахнулся я. — Ты шуми, шуми, отвлекай на себя.
Котлов начал кричать. Нет, он не кричал, он орал во все горло. Голос у него сел, и он уже не выговаривал слова, а как бы высвистывал их.
Но я уже подполз с обратной стороны. Да, мальчишка лет шестнадцати, не больше! И действительно, экая бестолочь! Глядя на кричавшего сиплым голосом Котлова, он немного подрастерялся и все раздумывал, бросить очередную гранату или нет. В это время я и сиганул на него, вырвал и отбросил в сторону гранату, которая шлепнулась неподалеку и… не разорвалась. Тут я его и схватил под мышки и поднапрягся, чтобы вытащить из окопа. Не получилось! Еще раз поднапрягся — и вытащил, совсем оробевшего и онемевшего от страха. И для порядка обыскал, нет ли при нем оружия.
— Экая бестолочь! — сказал подбежавший Котлов. — Ну, шельмец, тикай к своей мамке!
Пока мы разговаривали с фольксштурмовцем, бой поутих, откуда-то появился перед нами лейтенант Лютов с двумя автоматчиками, весь испачканный землею: видно, хорошо поползал, лицо закопченное, в дыму.
— Уговариваете фашистика?! — У Лютова ворохнулись бельма глаз. — А там два полка наших залегли. Мы напоролись на фашистский форт. Я лазал в разведку. Такое чудище, что зубы обломаешь. С трехэтажными амбразурами. — Он кивнул своим автоматчикам: — Отсчитайте сто шагов… к железной дороге!
Автоматчики начали отсчитывать.
— Вот тебе, фашистик, и будет там твой последний рубеж. Пусть поплачет и твоя муттер! Как плачет Алешкина мама.
— Не бесись, лейтенант! — вскрикнул Котлов. — Разуй глаза и погляди вон на равнинку.
По всей равнине, на которую показал Котлов, лежали в разных позах убитые фольксштурмовцы. Лютов побежал поглядеть и быстро вернулся.
— И впрямь, подростки и пожилые, — сказал он и потом, подойдя к парнишке, у которого уже текли слезы, спросил: — Фамилия?
— Зольсберг, — ответил сквозь плач фольксштурмовец.
— Дылда! В голове полова! — повысил голос Лютов. — Гитлер гонит вас на убой, а вы, как котята, еще мяукаете: «Мяу, Гитлер!» Черт с тобой, беги к своей муттер! И больше не попадайся! — Лютов закрыл лицо руками: — Ребята, какой ужас!.. Бросать таких сосунков в бой, чтобы продлить свое существование, оттянуть свой неизбежный крах!
Вдали, за залегшими и окопавшимися подразделениями нашей дивизии, где темной полосой виднелась размашистая роща, блеснуло множество огней, и тут же раздался грохот вражеских батарей. Несколько снарядов прошуршали над нашими головами и, крякнув неподалеку от КП майора Кутузова, вздыбили землю.
— Да топай ты к своей мамке! — закричал Лютов на Зольсберга, который, поморгав испуганными глазами, рванул в лесочек, тянувшийся вдоль железнодорожной насыпи…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПАДЕНИЕ «СТАЛЬНЫХ ВОРОТ»
С тех пор как русские армии подошли к границам Восточной Пруссии и со стороны Польши и со стороны Прибалтики, журналистка фрау Хилли поселилась на окраине «Зольдатштадта», в кирпичном небольшом доме, расположенном неподалеку от форта «Стальные ворота». Вскоре — наверное, через месяц — профессор Теодор сделал ее функционером местной национал-социалистской организации, и она после этого получила доступ в военный гарнизон.
Теперь она по утрам не залеживалась в постели, поднималась с восходом солнца и сразу подходила к зеркалу, глядела на свое отражение: точеная обнаженная фигурка казалась еще молодой, крепкой для тридцатипятилетней женщины; фрау Хилли еще может подцепить себе порядочного мужчину и «обязательно из военных»…
Потом Хилли наводила туалет, надевала униформу национал-социалистского функционера, быстро завтракала и вновь любовалась собою перед зеркалом: да, ей бы такого спутника жизни, как профессор Теодор — и близок к окружению фюрера, и крепок еще как мужчина. С этой мыслью она выходила из дома и направлялась на службу надсмотрщицы за русскими, поляками, бельгийцами, французами, насильно привезенными в форт «Стальные ворота» для постройки дополнительных укреплений, модернизации казематов форта. Она покрикивала и помахивала плеткой на изможденных тяжелым трудом полуголодных людей.
4 апреля 1945 года Хилли позволила себе понежиться в постели подольше. Солнце уже поднялось, глядело в окно. Кто-то вошел в переднюю комнату. Хилли подумала, что вошел он, Вилли, который уже однажды приходил, провел ночь, но из передней послышался голос профессора Теодора:
— Хилли, я приехал! Ты готова?
— Заходите, господин профессор.
— О нет, Хилли, времени в обрез, да и не в настроении я.
Хилли быстро оделась, приготовила кофе. Теодор открыл портфель, выложил на стол стопку свежих бутербродов, открыл банку зернистой икры. Хилли заметила:
— Опустошаете коммерсанта господина Адема? У меня есть бутылка коньяку, поставить?
