Сергей Песецкий - Любовник Большой Медведицы
— Так нужно и фабрикантам дать заработать! — отвечает Грабарь и прыскает звучным смехом.
— Ржешь, как жеребец на кобылу! — сообщил Щур, встал с кресла и подошел к окну.
Вечерело. В комнате стало темно. Света мы не зажигаем. Молчим. Потом Щур говорит:
— Знаете что, хлопцы? Сейчас — самый сезон, самая работа, а мы тут валандаемся, у баб волосы в подмышках рассматриваем!
— Хватит уже! Я возвращаюсь утром! — говорю решительно.
Грабарь молчит.
— И я возвращаюсь! — подтверждает Щур.
— Ну, тогда и я с вами! — отзывается Грабарь. — Но тогда нужно позабавиться напоследок! — добавляет оживленно. — Чтобы искры летели! Первая категория!
Остановились мы на краю местечка и отпустили мужика, привезшего нас со станции Олехновичи.
— Вы, хлопцы, здесь подождите, — сказал Щур, — а я к Гусятнику пойду, узнаю, чего нового в местечке.
— Только возвращайся мигом! — попросил Грабарь.
— Ну, добре.
И скрылся в темноте.
Не возвращался целый час. А когда, наконец, вернулся, рассказал:
— Ох, добре, хлопцы, что не пошли сразу на мелину. Там нас второй день ждут. Обыскивали. Донес кто-то, что укрываешься у Вороненка. Вслепую, пся крев, тычут пальцами — и попали же! Про меня еще не знают ничего, только тебя ищут. И его, — Щур кивнул в сторону Грабаря, — но не знают, кто он.
— Что сейчас делать будем? — спрашиваю.
— Знаю я место… мелина каменная! И пункт хороший. Только там нужно ти-ихо.
— Так веди нас!
Обойдя по берегу реки местечко, вышли в поле. Долго брели узкими стежками близ берега Ислочи. Потом, идя напрямик полями, вышли к большому каменному полуразрушенному дому.
— Что это? — спрашиваю Щура.
— Винокурня. Тут Поморщизна рядом и до границы рукой подать. Не раз тут товар мелиновал и сам кемарил.
Щур подошел к окну в тыльной стене заброшенной винокурни и без усилий вытянул из фрамуги длинный железный крюк, когда-то расшатанный и выдранный ломом. Открыл ставню и сказал нам залазить внутрь. Оказались мы в небольшой комнатке, откуда вели двери в другие комнаты и в винокурню. Увидел я в одном углу большой котел, а в другом — огромную бочку, где две пары могли бы свободно танцевать. Залезли мы в ту бочку. Нашли там много солонины, ведро и несколько бутылок водки — остатки давнего Щурова запаса.
Уложили мы в бочке принесенные с собой вещи. Щур принес из близкой речки ведро воды. Потом пошли в лес, к хутору матери Вороненка, нашли липу, в которой прятали оружие, вынули из дупла пистолеты с револьверами, патроны, ножи, пояса, сумки и фонарики. Забрали все с собой.
— Жалко, одежды нашей нет, — заметил Щур.
— Так. Все на чердаке осталось.
— А может, пойдем на мелину? — предложил Грабарь. — Не должны же там все время караулить! Нас трое. С оружием. В случае чего — справимся!
— Я по-другому думаю, — возразил Щур. — Никто ведь не знает, что мы вернулись. Дикая мелина для нас — лучше всего! Да и вообще, зачем нам мелина сейчас? Сейчас работать надо! А в лесу каждая елка укроет, каждый кустик приютит.
Замолк. Долго молчал, а потом произнес торжественно:
— А сейчас, хлопцы, нужно ударить так ударить! Чтобы помнила граница, какие на ней фартовцы были!
— Пошло! Первая категория! — одобрил Грабарь, потирая ладони.
У меня тоже на душе повеселело.
Вернулись мы на новую мелину. Щур сказал, чтоб днем не выходили, заметить нас могут, а сам пошел в местечко — за новостями и нужными вещами.
Выпили мы с Грабарем бутылку водки и улеглись спать в огромной бочке. Надежная мелина. Не каменная — железная. Чувствуем себя в полной безопасности. Курим, разговариваем потихоньку про будущую работу. Я фантазирую, представляю, что случится, а Грабарь мне поддакивает:
— Пошло! Первая категория!
12
На границе — золотой сезон. Золотая осень. Контрабанда идет непрерывно. Но старых фартовцев почти нет… «Повстанцы» работают. Интригуют, хитрят, сдают друг дружку по обе стороны границы, сбивают цены на работу.
Щур был в местечке два дня. Разузнал в точности, какие группы ходят за границу, где пункты у них, какими дорогами ходят. Принес много интересных и важных сведений.
В местечке осталось очень мало старых контрабандистов. Но зато так и роились «повстанцы», искренне презираемые немногими оставшимися фартовцами. И граница теперь казалась пустой, бесцветной. Не раз я вспоминал давних коллег, и всякий раз жалко было. Юзеф Трофида не ходит за границу. Сашка Веблин убит. Живица застрелился. Юлек Чудило умер. Петрук Философ уехал. Болек Лорд сидит в тюрьме. Вороненка убили «повстанцы». Юрлин после ухода Сони перестал работать. Китайчик погиб в Советах. Гвоздь зарезался бритвой вскоре после побега из ссылки. Фелек Маруда попался за границей в начале осени. Бульдога ревтрибунал приговорил к ссылке. Ванька Большевик, удравший с Юрлиновой Соней, в местечко не вернулся. Болек Комета взялся водить «диких». После убийства Шума он одиннадцатый их машинист — и одиннадцатый безумец (иначе бы такой высокой чести не удостоился). Мамут сломал себе ногу на второй линии, когда прыгнул с обрывистого речного берега на камни, и охромел. Алинчуки ходят очень редко. Боятся, чтобы не подстерегли их за границей. Знают: много у них врагов. «Дикие» работают по-прежнему: что ни раз — в новом составе. Несколько попалось в Польше, несколько — в Советах, нескольких убили или подстрелили, а остальные работают еще шумнее и веселей под руководством известного сумасшедшего Болеслава Кометы… Никогда мы не устраивали засад на «диких», хоть и было то очень легким. Это единственная симпатичная нам группа.
На границу мы свалились как снег на голову. Сразу стали класть группу за группой. Случалось, управлялись с двумя группами за ночь. Бывало, одну и ту же группу несколько раз подряд брали… Пограничье запаниковало. «Слоны» трепетали. Купцы потеряли головы. Никто догадаться не мог, да кто же их кроет так? А мы брали группы и в Польше, и в Советах, и в пограничье, и на границе. Если не могли в дороге взять, крыли на мелинах. Если б могли так работать вшестером, трое там, трое тут, то все бы купцы работу потеряли.
Собрали мы много товара. Мелиновали его в лесах, амбарах, старых окопах, в заброшенной винокурне. Щур время от времени сдавал огромные партии товара контрабандистам с Рубежевич и Столбцов.
Засады мы делали так умело, что втроем брали самые большие группы. Учитывали местность, время, число людей в группе, погоду, ожидаемый товар, «характер» группы и множество прочих обстоятельств.
Вскоре «повстанцы» узнали, что это я разбиваю группы. Меня узнали Славик и Элегант, ходившие теперь с «повстанцами». Видели меня в компании Грабаря, которого в местечке не знали, и Щура, никем не узнанного, потому что он гримировался. В местечке разнесся слух: я после побега сделался агентом, чтобы отомстить Алинчукам. С того времени, если где попадалась группа, то вину приписывали мне. Алинчуки вовсе перестали ходить за границу и боялись вечерами показаться на улицах местечка. Только одно оставалось для «повстанцев» загадкой: как это я крою их и в Советах, и в Польше?
