Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
Заметив Нуртаза, мальчики бросили играть и побежали навстречу, весело крича:
— Опоздал! Опоздал!
Нуртаз придержал коня и спросил:
— Куда опоздал?
— Он еще спрашивает нас, словно с луны свалился! Новость привезти опоздал ты на целый день!.. — Они смеялись ему в лицо. — Суюнши не получишь!
Нуртаз догадался, о чем галдят мальчишки, и тихо спросил одними губами:
— Кто привез?
— Сабит! Его сам Габыш-бай послал… Байбише Турагал ему корову с телкой дала! А ты не получишь суюнши!..
Суюнши — подарок человеку, первым сообщившему радостную весть. Таков обычай степи. И если байбише Турагал, старшая жена Габыш-бая, дала Сабиту корову с телкой, значит, о сватовстве она знала раньше и восприняла новость с показной щедростью, ибо без ведома мужа байбише никогда бы не решилась на такой дорогой суюнши. Так думал Нуртаз. Оставалось еще узнать про Олтун. Как она приняла такую новость?
И он направил коня в середину аула, где стояла на возвышении белая юрта Габыш-бая Кобиева.
«Скорее, скорее увидеть Олтун, — думал Нуртаз. — Она сама подскажет, что делать».
Нуртаз ехал прямо к белой юрте, его встретила старая жена бая. На ее жирном квадратном лице с двумя подбородками и заплывшими глазами появилась усмешка.
— Новость мы уже знаем, пусть дело, угодное аллаху, свершится. — И Турагал протянула пастуху кусок казы — копченой конской колбасы: — Вот тебе маленькое суюнши. Подкрепись с дороги. — Она зорко оглядела каурого коня. — Кто лошадь дал? Может, это шаге-ат?
У Нуртаза перехватило дыхание. Еще чего вздумала, жирная ведьма! Шаге-ат значит «лошадь-гвоздь», по обычаю степняков такого коня дарит отец жениха при сговоре: она, как гвоздь, призвана скреплять сватовство.
— Это мой конь!
— Так я тебе и поверила! Если не шаге-ат, значит, ворованный…
Неизвестно, чем бы кончилась перебранка, но тут из юрты вышла Олтун. Она несла в соседнюю кибитку свои атласные платья, которые вынула из сундука и просушивала на солнце. Олтун шла и чему-то улыбалась. Голубой жилет облегал ее тонкий, гибкий стан и маленькие округлые груди. На ее лице он не прочел ни тревоги, ни волнения. Нуртаз оторопел.
— Олтун, — позвал ее Нуртаз.
— Ну, чего тебе? — неохотно отозвалась она, словно отмахивалась от назойливого комара.
— Это я, Нуртаз.
— Вижу.
Он, сам не зная зачем, соскочил с лошади, не выпуская из рук повода, на ватных ногах подошел к девушке, заглядывая в ее веселые глаза.
— Это я, Нуртаз, — повторил пастух.
— Ну и так вижу, что Нуртаз. — Она засмеялась, и от ее холодного смеха ему стало нехорошо.
— Ты… ты все знаешь? — допытывался пастух.
— Знаю и даже видела его… На ярмарке. Отец показывал мне издали сына бая Исамбета Ердыкеева… Не чета тебе!..
Слова Олтун, в которых сквозила гордость, летели в лицо Нуртаза, как острые камни. Он невольно отпрянул назад, словно хотел защититься от них. Но они попадали в самое сердце. Нуртаз не узнавал Олтун. Перед ним стояла не прежняя, ласковая и нежная, девушка, а надменная и холодная байская дочь.
— Твои слова… ты сама говорила, помнишь? — Нуртаз тяжело дышал, в его голове наступило полное смятение, ибо он еще никогда не сталкивался с таким коварством.
— Мои слова! Ой-йе! Я и отцу говорила, что если вздумает выдавать меня за старика, то убегу с пастухом Нуртазом. Как видишь, я ничего не скрывала!..
У Нуртаза кровь хлынула в лицо. Он ждал всего, только не такой расчетливой откровенности.
— Ты… Ты!.. — У него захватило дух, его взбудораженные мысли не могли превратиться в связную цепь слов, и он в порыве чувств схватил, сжал ее руку.
— Ой! — вскрикнула испуганно Олтун. — Пусти!
Он не заметил, как в лице Олтун произошла перемена. Недавняя веселость сменилась колючей неприязнью. В продолговатых глазах мелькнул блеск, как у молодой волчицы, холодный и злой. Олтун, бросив на землю атласные платья, двумя руками яростно оттолкнула Нуртаза.
— Спасите!.. Спасите!.. — закричала Олтун отчаянно и дико, словно ей действительно угрожала опасность. — Спасите! Меня хотят украсть!
Нуртаз даже рта не успел открыть, как со всех сторон кинулись работники и родственники Габыш-бая.
Свалили. Скрутили. Он даже не сопротивлялся. Били нещадно и долго, пока не потерял сознание…
2
Нуртаз приподнял голову. Глухая ночь стояла в степи. Притаившись в густой траве, оглушительно верещали кузнечики, разговаривая меж собой на непонятном для человека языке. Где-то попискивали степные мыши да в стороне, в прибрежных зарослях камыша, спросонья крякнула утка.
Извиваясь ужом, Нуртаз стал подползать к костру. Он двигался бесшумно, останавливаясь и вслушиваясь. Охранники безмятежно спали, развалившись на старой кошме.
Костер почти погас, лишь дымило несколько головешек да под пеплом тлели угли. Нуртаз подполз прямо к костру, высмотрел головешку покрупнее и, обжигая кожу, подбородком подтолкнул ее к себе. Потом тихо раздул обугленную корягу. Когда она стала ярко-алой, Нуртаз продвинулся вперед и боком навалился на головешку, стараясь прислонить к ней толстую шерстяную веревку, которой были скручены руки и спутаны ноги. Он наваливался несколько раз и все мимо. Головешка прожигала одежду, нанося огненные метки на тело. От напряжения ему стало жарко. Он не чувствовал ни боли, ни страха, отчаяние придавало силы. Нуртаз снова раздул корягу, она запылала жаром.
«Сначала ноги освободить, — мелькнула у него мысль. — Потом и руки легче будет!» Лежа на спине, он поднес вытянутые и схваченные веревкой ноги к раскаленной коряге. Остро запахло горелой шерстью, и Нуртаз почувствовал, как путы ослабли. Он дважды прислонял веревку к коряге и пережег ее. Остатки веревки упали с ног.
Вдруг один из охранников заворочался, что-то пробормотал. Нуртаз притаился, сжавшись в комок. Сердце бешено заколотилось. Прошло несколько томительных минут, длинных, как годы. Охранники продолжали спать, изредка похрапывая.
Нуртаз сел. Выбрал покрупнее головешку и ногами выкатил ее из костра. Нагнулся, раздул. Потом сел к ней спиною и опустил связанные руки. Нащупал пальцами головешку, пододвинул и, обжигаясь, стал водить по ней веревкой. Наконец, с облегчением вздохнул, напряг мышцы, и веревка стала поддаваться. Еще усилие — и руки получили свободу.
— Апырай! — беззвучно выдохнул он и порывисто встал, глубоко и облегченно вздохнул. Что ни говори, а мало человек замечает радость свободы, пока не потеряет ее.
…Ночь шла на убыль, и стояла та предрассветная мгла, когда темнота уже теряла силы, а свет наступавшего утра был еще слаб. На востоке вдоль горизонта уже бледно прочертилась светлая полоска, которая должна скоро превратиться в зарю.
