Луи Буссенар - Бессребреник среди желтых дьяволов
Корейцы и так уже ополчились против японцев, когда те вошли в Сеул, и теперь старались отомстить при каждом удобном случае за несправедливое, по их словам, вторжение. Японцы постоянно испытывали на себе ненависть отдельных фанатиков[35], которые преследовали войска на всем пути их следования, убивали одиночек, устраивали поджоги и взрывы.
Получалось, что Поль Редон, назвавшись французом и журналистом, на самом деле является одним из соучастников, а стало быть, и его случай подлежит рассмотрению военного суда.
— Теперь, когда вы ознакомились с обвинением, — сказал председатель, — защищайтесь. Мы готовы выслушать вас.
К этому времени у Редона поднялась температура, к тому же он смертельно устал и чувствовал себя отвратительно.
— Вы ничего не хотите слышать о правах человека! — вспылил он. — Что я сделал такого, что не пристало бы делать? — кричал репортер. — В куче трупов я заметил живого человека, который еще дышал, а мародеры собирались добить его, чтобы выпотрошить как следует. Я действовал по велению сердца, защищая умирающего от вампиров[36], бесновавшихся вокруг. Повторяю еще раз, я знать его не знаю. Вы говорите, он кореец? Может быть, но я ничего не ведаю о межнациональной вражде между соседями…
Совершенно холодным тоном председатель произнес:
— Зачем вы сказали, что будете отвечать за этого человека? Вы хотели, чтобы он избежал правосудия, которое должно свершиться над любым шпионом, пойманным на поле битвы.
— Потому что я не мог допустить, чтобы расстреливали раненого и беззащитного.
— А мы считаем, что вы прекрасно знали, что он улизнет, и хотели лишь выиграть время.
— Это наглая ложь! Я не могу и не хочу оценивать поступок этого несчастного, однако я согласен с тем, что несу ответственность за его побег. И даже если я потерял доверие в ваших глазах, я остаюсь честным и порядочным человеком и запрещаю вам меня оскорблять.
— Мальчишка, который был с вами, этот маленький француз, ваш слуга?
— Это мой друг и брат. Вы не имеете права делить мою вину с ним. Я один буду отвечать за то, что случилось.
— Не говорите так, патрон. — Голос Буль-де-Сона прозвучал как выстрел. — То, что вы сделали, справедливо и достойно уважения. Я рад, что помог вам.
Трех судей, однако, подобное заявление совершенно не тронуло. Допрос был закончен, дело оказалось улаженным в самом плохом смысле этого слова.
К судьям тем временем подошел капитан.
— Каждый обвиняемый имеет право на адвоката, — сказал он по-французски. — Я выполню эту роль.
— Кажется, он — большая шишка, — шепнул Буль-де-Сон на ухо Редону, который даже вздрогнул от удивления, услышав чистейший, почти без акцента[37] французский.
Председатель обменялся несколькими фразами с новоявленным защитником, после чего предоставил тому слово. По правде говоря, этот старый японец с открытым морщинистым лицом и решительным взглядом, был не лишен приятности. Разумеется, перед судьями он говорил по-японски.
— А что, — пробормотал Редон, который понимал смысл отдельных слов, — может, ему и удастся нас оправдать.
Действительно, несколько раз капитан указывал рукой в сторону обвиняемых. Защищал ли он их? Несмотря на все усилия, репортеру не удалось уследить за ходом выступления. Как и всем иностранцам, слушающим чужую речь, ему казалось, что она звучит слишком быстро.
Наконец капитан замолчал и, отдав честь, отошел в сторону, даже не взглянув на подзащитных. Да и что он мог им сказать…
Наступила долгая пауза. Судьи стали совещаться.
— Не нравится мне все это, — прошептал юноша.
Ожидание было недолгим. Поднявшись, председатель вынес приговор:
— Смертная казнь. Правда, по просьбе защитника, капитана Бан-Тай-Сана, приговор будет приведен в исполнение только после одобрения главнокомандующим. Сейчас же преступников отведут в крепость Ли-Ханг-Ти.
Поль Редон выслушал приговор с удивительным спокойствием, разумеется, Буль-де-Сон также не шелохнулся. Французы — они везде оставались французами.
Солдаты вновь окружили пленных, которые, впрочем, не сопротивлялись, и все отправились в высокую крепость.
— Вот те на! — произнес юноша.
— Вот те на! — повторил репортер, отрешенно улыбнувшись.
ГЛАВА 4
Японцы сосредоточили основные силы на дороге из Мукдена в Харбин. Там стояли два корпуса — один, направленный на Запад, другой — к Владивостоку, против морского флота России. Японцы, воодушевленные победой и уверенные, что не встретят на этой земле серьезного сопротивления, торопились — русский император теперь не скоро решится бросить в глубь Азии новые войска. Японцам не терпелось догнать противника и не дать ему ни минуты передышки. Они быстро организовали в Мукдене оккупационную службу, чтобы не ослаблять действующую армию. Шести тысяч человек хватило на поддержание порядка в Маньчжурии, жители которой, впрочем, и не собирались поднимать восстание.
За сорок восемь часов военный трибунал установил царство террора. Таковы были черные будни войны.
После вынесения смертного приговора французов перевели в высокую крепость мрачного вида, стоявшую у дороги, ведущей из Чао-Линга к могилам суверенных маньчжурских особ. Эти могилы служили предметом глубокого почитания, доходящего у жителей Маньчжурии до фанатизма. Они символизировали могущество, власть и моральное превосходство над огромной китайской империей, которая в какой-то степени считалась их вассалом. Маньчжуры признавали только своих императоров и хоронили их в родной земле.
Когда японские войска покинули город, направляясь на север, волна возмущения прокатилась по Мукдену. Крестьяне, пришедшие из окрестностей города, уверяли, что слышали подозрительные звуки, исходящие из памятников на могилах покойных. Некоторые говорили, что даже видели призраки, бродившие вокруг могил. Рассказывали также, что появились какие-то странные свечения в каменных монументах. Этого вполне хватило, чтобы среди населения распространился слух, будто японцы осквернили святая святых — могилы предков.
Событие бурно обсуждалось, обрастая, как снежный ком, новыми домыслами, и дело принимало серьезный оборот. Стало достоверно известно, что пьяные японцы выломали двери склепов[38], разрушили стены и надругались над священными останками императоров.
Мукден, столица всей Маньчжурии, находился примерно в шестистах километрах от Пекина на реке Хун-О, главном притоке Ляо-Хо. Две крепостные глиняные стены, стоящие параллельно, образовывали два совершенно различных района города. Впрочем, эти стены не могли ни в коей мере ни помешать взять город приступом, ни послужить русским опорным пунктом при обороне. Внутри первого кольца располагалась официальная часть города — торговая, промышленная, финансовая. Русские, заняв центр, практически переориентировали его деятельность. При них там кипела деловая жизнь. Среди великолепных императорских дворцов под крышами из желтого фарфора, которые образовывали небольшие «города» внутри города с многочисленными живописными сооружениями и двориками, торговцы и функционеры чуть ли не по-европейски вели дела. Но сначала там побывали «боксеры», затем — русские, а теперь вот японцы — и от богатства и красоты не осталось и следа.
