Лев Линьков - Большой горизонт
— Дядя, у тебя болит головка?
— Нет, не болит, — пробормотал я в смущении.
— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо. — А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чутельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне, значит, растешь.
Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.
— Кто же открыл ставни?
— Я сама! — ответила Маринка.
— Ты сама и чайник вскипятила?
— Разве можно! — удивилась Маринка. — Папа не велит мне зажигать керосинку, я могу учинить пожар. Чайник скипятила тетя Таня, наша соседка. Тетя Таня и печку истопила и камбалу поджарила.
Мы не спеша позавтракали, прибрали за собой.
Неожиданно Маринка вздохнула:
— А еще я видела во сне маму…
— Ты покажешь мне свои игрушки? Хорошо? — обнял я ее, желая отвлечь от печальных мыслей.
— Покажу… Потом…
За окном громоздились скалы, высился конус вулкана с желтовато-серым столбом дыма над кратером. И я подумал, как все же нелегко жить здесь, на голом, каменистом пятачке, окруженном вечно неприветливым океаном.
Вдруг в комнате как-то сразу все потускнело: на солнце наползла туча. С океана наплывали клочья тумана, конус вулкана как отрезало.
— Сейчас бус пойдет, — сказала Маринка. — «Старик» макушку спрятал.
«Стариком» на острове называли вулкан, это я знал, но что такое бус?
— Это дождик, такой мелкий-мелкий, будто из ситечка, — объяснила Маринка. — Ох, и не любил его дядя Алеша! Лучше, говорит, штормяга, чем бус.
Ну, что ты скажешь! Хотя и понятно, что дети, выросшие в суровой обстановке, среди взрослых, развиваются раньше обычного, невольно перенимают и речь старших и их манеру разговаривать, однако житейские познания Маринки, ее рассудительность мало сказать удивили — поразили меня.
Поразили и ее игрушки. Коллекция яиц морских птиц — то маленьких, в темных пятнышках, то больших, каких-то бурых и почти прозрачных, то похожих на грушу дюшес — нанесла мне форменное поражение. Разве мог я ответить на вопросы Маринки, какие именно из яиц принадлежат тупика, какие кайрам, гагарам или различным чайкам! А Маринка все это знала.
Не в лучшем положении оказался я, когда она с гордостью разложила передо мной засушенных крабов, морских ежей, звезд и коньков и целый гербарий водорослей.
— А где же твои куклы? — спросил я растерянно.
— Хочешь, я лучше покажу тебе мой вельбот, — предложила она.
Я полагал, что Маринка достанет из ящика игрушечную лодку, но оказалось, что нужно надеть плащ и пройти к соседнему сараю. Моросящий дождь и впрямь словно высеивался из низко нависших туч.
Маринка отворила дверь, и глазам моим предстала маленькая, однако отнюдь не игрушечная, а самая настоящая шлюпка с парой весел, рулем и еще какими-то незнакомыми мне принадлежностями. Маринка забралась в лодку и в течение нескольких минут окончательно убедила меня, что в сравнении с ней, шестилетней девочкой, я просто-напросто невежда: то, что я наивно назвал багром, оказалось отпорным крюком; рукоятка руля называлась вовсе не рукояткой, а румпелем; маленький бочонок — анкерком, деревянный совок для отливания воды — лейкой.
— Кто же это сделал тебе такую замечательную лодку?
— Не лодку, а вельбот, — поправила Маринка. — Мне построил его дядя Алеша. — Она начала развязывать брезентовый мешок. — Сейчас я покажу тебе рангоут и паруса.
…Весь день я провел на морбазе. Баулин тоже был занят, и мы смогли поговорить, как и накануне, только за вечерним чаем, когда Маринка уже спала.
Я, смеясь, рассказал капитану 3 ранга, как его дочь повергла меня в смятение своими познаниями в морском деле.
— Когда только вы успели обучить ее всем этим премудростям?
— Заслуга, увы, не моя, не причастен! — шутливо развел он руками. — Все дядя Алеша…
Опять этот Алексей Кирьянов! Настоятельный совет Самсонова расспросить о Кирьянове, вчерашний рассказ капитана 3 ранга про то, как Кирьянов спас Маринку во время моретрясения, упоминание о других его подвигах и о том, что не сразу он стал отличным моряком-пограничником… Разве мог я после всего этого не напомнить про обещанный рассказ о первом шквале? — Об Алексее многое можно рассказать, Самсонов прав: действительно, хоть книгу пиши, — начал Баулин. — Но уж если рассказывать, то и утаивать ничего не след. Думаю, Алексей не будет на меня за это в обиде. Познакомился я с ним пять лет назад в Ярцеве, есть в Смоленской области такой старинный городок. Я приехал туда для отбора призывников: подберу, думаю, на пограничный флот крепких, хорошо грамотных парней! Не велика беда, что они моря не видали, — привыкнут, была бы закваска!.. Словом, увидел я среди других Кирьянова — крепыш, заглянул в его личное дело — комсомолец, из колхозников, окончил педагогическое училище — и решил: подойдет.
Баулин наполнил чаем третий или четвертый стакан, положил в него тоненький ломтик лимона. Я пожалел при этом, что захватил из Владивостока всего десяток лимонов.
— Призывная комиссия, — продолжал он, — работала в просторной горнице старого дома; с пола тянуло, как из погреба, а на улице — февраль, минус двадцать! Железная печка раскалилась, но, можно сказать, без толку: даже мы, офицеры и врачи, поеживались, а призывники ведь раздевались донага! Подошла очередь Алексея Кирьянова. Пока его выслушали, измерили, взвесили и так далее, он весь посинел.
Только тем, что парень так сильно продрог, я и объяснил тогда его невыдержанность. Врач попросил, чтобы Алексей открыл рот, и он вдруг как выпалит: «Нельзя ли поскорее, мы не лошади на ярмарке!» Мой сосед майор-танкист скривился, шепчет: «Ну и тип! Я бы не взял его ни за какие коврижки». А я взял, и тут-то и начались испытания моих нервов и порча крови.
Баулин залпом выпил успевший остыть чай, расстегнул ворот кителя.
— На вокзал пришло полно провожающих. Были, конечно, и слезы. Но больше было песен, смеха, бодрых улыбок. Общественность устроила нам торжественные проводы. Не обошлось, увы, и без недоразумений — кое-кто из парнишек, расставаясь с родными и приятелями, хватил горькой для храбрости.
Алексея Кирьянова провожала девушка. Нельзя было не обратить на нее внимания — настоящая русская сероглазая красавица. Уединились И воркуют как голуби. Я, разумеется, не только на них смотрел, ведь под моей опекой было полсотни ребят, но заметил, что, кроме сероглазой блондинки, Кирьянова провожает еще одна девушка, маленькая такая, худенькая. Стоит в сторонке, держит в руках его чемодан и глядит на Алексея так грустно, печально. А он вроде бы и не замечает ее. Только уж перед самым отходом поезда поцеловал ее в лоб, сказал пару слов, а смотрит все на свою сероглазую. Та плачет в три ручья. Я подумал было, что вторая девушка сестра Кирьянова, но вспомнил: в анкете написано, что родственников у него нет, все погибли во время войны. О том, кто она, мне стало известно лишь спустя несколько месяцев.
