Лев Линьков - Большой горизонт
Баулин опять тяжело вздохнул.
— А вскоре на берег обрушилась первая огромная волна и сдвинула наш домик с фундамента. На полуразрушенном крыльце Алексей столкнулся с Ольгой. Она крикнула: «Спасите Маришу!» — и передала с рук на руки спящую дочку, а сама обратно в дом. Должно быть, не представляла себе всей опасности — да и кто ее мог тогда представить! — и хотела захватить что-нибудь из одежды. На Марише была только рубашонка да вот этот платок, — кивнул Баулин на прикрывавшую настольную лампу шаль.
Он достал из стола трубку, кисет, набил чубук и вдруг высыпал табак обратно, резко задвинул ящик.
— Шабаш! Я еще Оле обещал бросить. Мы снова замолчали. И снова только руки выдавали, что творится в душе капитана 3 ранга. Они, большие, натруженные руки его, бессильно лежали на столе, чуть заметно дрожали.
— Словом, — как бы подводя черту, произнес Баулин, — словом, Кирьянов не дождался Ольги. Увидев, точнее, почувствовав приближение новой волны, он прижал к груди Маришу и полез вверх по крутому склону. А другая волна все-таки настигла их. Не будь Алексей замечательным пловцом, их разбило бы о камни. Каким-то образом он изловчился зацепиться вот за этот самый отпрядыш, — показал Баулин на фотографию. — С того дня, как выпадет у Алексея свободная минута, он к Марише, старшим братом для нее стал. И она к нему привязалась. Проснется — первый вопрос: «А когда придет дядя Алеша?» Придет он, бывало, после вахты и то самоделку-игрушку принесет, то сказки начнет рассказывать. Я просто диву давался — молодой парень, а столько сказок знает. Спрашиваю как-то: «Откуда ты, Кирьянов, такие сказки выкопал?» — «Я, говорит, сам их сочиняю. Начну чего-нибудь рассказывать — получается вроде сказки».
Баулин потянулся к детскому столику, уставленному игрушками, поискал что-то.
— Минуточку…
Он вышел в спальню и вскоре возвратился с толстой тетрадью в клеенчатом переплете.
— Так и есть, под подушку спрятала! — Он улыбнулся. — На прощание Кирьянов все сказки в эту тетрадку переписал. Печатными буквами — Мариша по-печатному читает свободно, — и картинки нарисовал. Художник он, как видите, не ахти какой, но тюленя от кита отличить можно. 32
Я с любопытством перелистал тетрадку. В обрамлении бесхитростных виньеток, изображавших то ромашки с васильками, то крабов, то морских бобров или рыб, были старательно выписаны названия сказок: «Про добрую девочку Маришу и жадного Альбатроса», «Про бобренка, который любил качаться на волнах, и про злодейку-акулу», «Как мама вулкан уговорила», «Про девицу-красавицу, которая не любила зверей и птиц, и про то, как все звери и птицы от нее отвернулись»…
— Надо прочитать, — сказал я.
— Это уж вы у хозяйки спрашивайте, — шутливо развел руками Баулин и отнес тетрадку обратно к Марише. — Чего доброго, еще проснется.
— Вы не предлагали ему остаться на сверхсрочную?
— Зачем? Он учителем хочет стать. По родной Смоленщине соскучился. Что ж, как говорится, дай бог ему счастья!
— Вы-то вот с Курил уезжать не хотите…
— Я другое дело, граница — мой дом. А Кирьянову в декабре только двадцать пять стукнет. Со всеми жаль расставаться, когда они уезжают. — Баулин улыбнулся. — Тебя-то самого, конечно, не только добром поминают: и строг был, и придирчив. А как не быть строгим — мы ведь здесь вроде как на фронте. Всех жаль, — повторил он, — а вот, честно признаюсь, ни с кем еще не было так тяжело расставаться, как с Кирьяновым. И не потому только, что он спас Маришу. Моряк он замечательный — сама честность, скромность и исполнительность. Да вдобавок к тому — волевой. Это ведь он два года назад, — Баулин посмотрел на календарь, — да, послезавтра будет ровно два года, оставался на острове/один на один с разбушевавшимся вулканом.
— Как один на один?
— А так вот! Вроде коменданта… Словом, — добавил Баулин, видимо, он не мог обойтись без этого «словом», — всех жителей острова пришлось эвакуировать на танкер «Баку». Да, представьте себе, первым на наш сигнал бедствия к пылающему острову подошел именно танкер.
— Зачем же остался на острове Кирьянов?
— Сообщать по радио о ходе извержения. История в своем роде примечательная! А кто в январскую стужу трое суток сторожил в забитой льдами бухточке шхуну-хищницу? Опять же Алексей.
Баулин сверил ручные часы с корабельными.
— Ну, мне пора.
Он снял с вешалки кожаный реглан, заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, сказал, притворив дверь:
— А если б вы знали, сколько я с этим чертушкой Алексеем Кирьяновым повозился, сколько он еще в морской школе мне нервов перепортил! Да и не я один — и замполит, и комсомольская организация… Хотите верьте, хотите нет, я уж было думал, что горбатого только могила исправит. Такой Алексей был заносчивый, строптивый, отчужденный. Ни замечания, ни выговоры, ни внеочередной наряд на камбуз — ничто на него не действовало. На гауптвахту он отправлялся прямо-таки с удовольствием. «На губе, говорит, я посплю вволю».
Впрочем, откровенно говоря, и мы поначалу были в чем-то виноваты, не сразу разгадали натуру Алексея, не сразу вникли в его прошлое. В особенности, конечно, я…
— Как же из Кирьяноза получился отличный пограничник?
— А все началось с первого шквала. — Баулин снова посмотрел на часы. — Сейчас-то уж некогда. Напомните, расскажу в другой раз. Спокойной ночи, располагайтесь как дома.
— А как же… Чем утром накормить Маришку?
— Что ж вы думаете, мы бобылями живем? — улыбнулся Баулин. — Мы с соседями — одна семья. Да Мариша раньше вас встанет. Она еще сама вас чаем напоит, она у меня самостоятельная!
Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы обменялись рукопожатиями, и его высокая, слегка сутуловатая фигура исчезла в густом липком тумане.
Снизу, из-под утесов, доносился тяжелый, перекатистый гул океана.
Глава вторая Первый шквал
Проснувшись среди ночи, я не вдруг сообразил, где нахожусь, прислушался: под утесами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе.
Я поискал папиросы, но вспомнил, что в доме не курят. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее рядом бревно: меня относило все дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча.
У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причесанная Маринка.
— Дядя, у тебя болит головка?
— Нет, не болит, — пробормотал я в смущении.
— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо. — А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чутельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне, значит, растешь.
