Сергей Абрамов - Опознай живого (Сборник)
— Почему?
— Потому что были факты, странные факты, необъяснимые, ирреальные, но в совокупности ее подтверждающие. Во-первых, приспособленный для входа и выхода коридор, во-вторых — сны. Даже не сны, а наведенные галлюцинации, слишком реальные для сновидений, запрограммированные, я бы сказал, даже с одной для всех программой.
— Но мы видели не одно и то же.
— Мы очень кратко рассказали тогда о том, что мы видели. Расскажем подробнее.
Рассказали.
— Не находишь однолинейность виденного? — спросил я.
Этта задумалась.
— Все, что связано с камешками?
— Не только. Моделировались как бы наши мечты. Моя о привлечении Вернера к разгадке увиденного. Вернер химик в прошлом и со смелостью оригинальных решений. Я, вероятно, подсознательно стремился к разгадке тайны уже после беседы со Стоном. Бриллиантовый мир извлек это стремление из подсознания.
Этта все пыталась меня перебить.
— Но я же ни о чем не мечтала! Шла с тупым страхом перед неизвестностью.
— А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?
— В раннем детстве — да. Жалела мать больше, чем себя. Но все это было в далеком прошлом. Я даже не вспоминала о нем, тем более в нашей акции…
— Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул ее и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы — и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моем сне, лишь в других фантастических связках.
В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль ее. Строгий рациональный мир ее не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней еще большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу все до конца.
— Ты сказал о мечте, что кто-то вынул ее из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?
— Нет. Я именно это имел в виду: извлек из твоего подсознания.
— Кто?
Я решил начать издали.
— А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом все исчезло, и заговорили мы.
— Во сне?
— Нет. В искусственно моделированных ситуациях.
— Слишком туманно. Кто же модельер?
— Разум.
— Наш?
— Нет.
Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон — это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мертвых, как всякое кристаллически твердое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы все объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкрепленную авторитетом науки, для которой главное — факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.
И Этта не поверила.
— У тебя слишком пылкое воображение, Берни. Где ты нашел следы жизни?
— Я искал не следы жизни, а следы разума. И я их нашел.
— В цветных волнах, пятнах, искрах и брызгах? Бред?
— Может быть, — уступил я. — Мне так показалось.
Она вынула из кармана несколько камешков и бросила их на деревянный стол. Они звякнули, как любые камни, только обычно тусклая алмазная поверхность их в свете настольной лампы засверкала бриллиантовой ограненностью. А что, если их огранить специально?
Но Этта не заинтересовалась проблемой огранки.
— И это, по-твоему, живые существа?
— Не знаю, — вздохнул я. — Посмотрим, что дадут специальные исследования.
— Какие?
— Может быть, структурный анализ с помощью жесткого рентгеноизлучения. Может быть, микроисследования срезов или какие-то особые реакции. Спроси у химиков.
— Бред, — повторила она, подбросив поблескивающие камешки на ладони. — Камни и камни. Пусть драгоценные, но мертвые, как любой камень вульгарис. Не двигаются и не размножаются, ничего не поглощают и не выделяют.
— А ты уверена? Ведь это только осколки более массивных образований. Гигантских при этом. Может быть, это уже кристаллоорганика.
— Да тут нет ничего похожего на живую клетку. Откуда же разум?
Трудно спорить с человеком, лишенным воображения. Этта не могла перешагнуть за пределы общепринятого здравого смысла. Ну как ей объяснишь, что мышление, память, творчество отнюдь не прерогатива только человеческого мозга и что можно допустить существование мыслящей материи и в других формах? Я попытался сделать это, но увы — бесполезно.
— Фантастика, — проговорила она с возрастающим раздражением. — Почему ты не пишешь романов?
— Я не художник.
— Ты сумасшедший. Ведь разум — основа любой цивилизации. А цивилизация — это комплекс. Наука, искусство, техника, социология — мало ли еще что.
— Мало. Все это только искусственная среда жизнедеятельности, созданная человеком. А если среда замкнута на себя и не нуждается в искусственных надстройках?
— Я не могу с тобой спорить, Берни. Не подготовлена, не хочу.
— Просто у тебя нет воображения, девочка. Отдадим камешки Вернеру, а там посмотрим.
— Интересно, когда это будет? — съязвила она.
И тут нам обоим стало ясно, что мы забыли о главном, о чем забывать было нельзя. Несколько часов прошло со времени нашего бегства. Вероятно, трупы уже давно обнаружены, Спинелли и Стон предупреждены, и нас ищут по всей трассе от Леймонта до Пембертона — городишки в семидесяти километрах южнее. Прочесывают мотели, бары, кафе, гостиницы и вокзалы. На квартире у нас — засада, в моем институте и в школе Этты- дежурный пост. У касс аэропорта шныряют сыщики. В эфире и по телефонным проводам гудят приказы, расспросы, рапорты, донесения. Выходить из «бунгало» Чосича преждевременно и опасно — все дороги кругом блокированы.
— Не все, — предполагает Этта, — едва ли они подумали о проселке.
— Проселком воспользуемся завтра, — решаю я. — Ажиотаж поисков к утру выдохнется. Будет легче проскользнуть в институт — постового утром, должно быть, сменят, а может, и совсем снимут пост: глупо предположить, что мы с тобой сунемся туда, где найти нас легче легкого. А мы именно так и сделаем. Только пешком будет далековато.
