Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи
Атувье хоть и думал-гадал, куда ему податься на дикарей, без дела не сидел, спал вполглаза. Много дел ему надо переделать перед дальней дорогой: он чинил ярангу, ловил рыбу, пластал ее, вялил. Не забывал и про яму, которую надо было наполнить свежей рыбой. А еще ходил с луком к озерам, стрелял уток, гусей, заготавливал на зиму дрова. Это было не таким простым делом: пилы у него не было, и приходилось работать только топором. Он работал много, словно предчувствуя, что на этот раз он уйдет надолго.
Когда стала наливаться красным соком брусника, Атувье сказал себе: «Пора идти в долину Круглого озера. Мех у оленят подрос, стал густым».
* * *В долину Круглого озера Атувье спустился с сопки в полдень. Спустился опечаленный — с вершины сопки он не видел, сколько ни всматривался, ни одного дикаря. «Неужели поднебесные так и не вернулись в долину после нападения волков? — размышлял он.—А может, они бродят где-нибудь рядом, в распадках?» Ой-е, плохо: долина во-он какая, много сопок рядом, много распадков.
Он не пошел сразу по распадкам, решил подождать дикарей около озера. Благо на озере плавало много уток, гусей. Все берега его были хорошо обжиты птицами. Он без труда подстрелил жирного гуся, развел костер и зажарил птицу. «Ой-е, как не хватает мне Черной спины. Уж он-то помог бы мне найти поднебесных»,—вздыхал Атувье, глядя, как из прибрежной травы то и дело взлетают гуси и утки и летят куда-то в другие места. Наверняка птицы видят с высоты, где бродят олени. Но птицы никогда не укажут человеку, где олени, не помогут ему.
Зимой Атувье часто вспоминал о Черной спине. Вспоминал и втайне надеялся, что тот вернется к нему. Напрасно надеялся. Нет, у Черной спины своя жизнь, вольная. Как и у его собратьев. Зачем ему жить с людьми? Волк должен жить с волками. Волк не должен ждать, когда человек бросит ему обглоданную кость или рыбину. Волки — гордый народ.
...Три дня и три ночи ожидал Атувье оленей на берегу озера. Не дождавшись их, он отправился обследовать ближние распадки, за которыми могли быть другие долины. Он поднимался на вершины пяти сопок, но напрасно — ничего не указывало на то, что где-то в этих местах бродят поднебесные. Ни единого свежего оленьего следа не увидел он.
Между тем птицы начали сбиваться в стаи. Матерые утки и гуси учили молодых держать строй. Поднимая молодых в небо, они приучали их крылья к долгому перелету. Все чаще в долину залетали прохладные ветры, которые сбивали с деревьев и кустарников отжившие веселые листья. Осень дышала рядом.
Через десять лун Атувье вернулся домой.
Тынаку ни о чем не расспрашивала. Зачем задавать мужу пустые вопросы-слова, если он и так прятал от нее глаза. Она принесла долбленое корытце и принялась резать на мелкие кусочки вяленую рыбу для толкуши. Маленький Тавтык лежал в простенькой люльке, подвешенной на толстом суку, и что-то лепетал, кусая кулачок. Атувье подошел к сыну и долго смотрел на широкое, как утреннее солнце, розовощекое лицо малыша. Увидев отца, Тавтык вынул кулачок изо рта, заулыбался, потянулся к нему. У Атувье разгладились морщинки около губ, глаза потеплели, и все невеселые мысли уплыли куда-то далеко-далеко — к облакам. Однако на руки сына он не взял, боялся, что нечаянно может сделать ему больносвоими тяжелыми, огрубелыми, обветренными руками.
* * *Вторую осень встречал бывший пастух Атувье без оленей. Вторую осень встречал он вместе с Тынаку. И первую — с сыном Тавтыком. А осень уже сторожко, по-росомашьи, подкралась к яранге, опалила зелень заморозками, разредила жгучими упругими ветрами леса и кустарники. По ночам мороз делал хрупкими травы, покрывал их густым инеем. Пошел кижуч. Днем Атувье пропадал у реки с шестом-живодеркой, таская из темной воды увесистых рыбин, а по вечерам начинал тюкать топором, заготавливая дрова. Дров он навалил позади яранги целую гору, но ему почему-то казалось, что надо еще больше. Какое-то неясное, тяжелое предчувствие не покидало его, тревожило. Он все чаще и чаще мысленно возвращался в долину Круглого озера. «Надо опять идти туда охотиться на поднебесных. У меня и Тынаку совсем рваные малахаи и торбаса. И Тавтыку зимняя одежда нужна. Скоро пойдет. Надо опять идти»,—говорил он себе. Действительно, одежда на нем и Тынаку вся износилась, изорвалась, поскольку они не давали ей «отдыхать», заменяя другими рубашками, штанами, торбасами по сезону. Не было у них других кухлянок, керкеров, торбасов. Он сам и так все лето проходил босиком, сберегая чиненые-перечиненные Тынаку торбаса, наполовину из камуса, наполовину из медвежьей шкуры. Каждый раз, садясь за починку одежды и торбасов, Тынаку горестно, по-старушечьи вздыхала.
Атувье совсем было уже собрался вновь пойти попытать счастья в долину Круглого озера, да не пошел, заболела Тынаку. В нее вселились злые духи. Она сделалась горячей. Такой горячей, что от внутреннего жара у нее губы запеклись, и на щеках появились темные пятна. Жена не могла ходить и лежала на шкурах, тихо постанывая. Тынаку плохо кашляла. Так кашляла, будто внутри у нее кто-то хворост ломал.
Отчего она заболела, Атувье так и не узнал. Не могла Тынаку сказать мужу правду.
Три дня назад она пошла копать целебные корни на берег реки (наступила пора их созревания). Тынаку уже хорошо знала все места поблизости, знала, где растет черемша, цветы для заварки чая, целебные корешки. Прошлой осенью она накопала много таких корешков, и они очень пригодились. Наверное, и Тавтык потому такой толстенький, крепкий, что вместе с ее молоком в него вливались соки корешков. Все чаучу знают, что эти корешки прибавляют человеку сил, веселят его. Она клала их в чайник, добавляла в похлебку.
И вот наступила пора делать новый запас. Надо было торопиться, пока Тавтык, сытно поев, уснул, (Атувье с утра ушел стрелять нагулявших жир гусей).
Пройдя немного вверх по реке, Тынаку вскоре увидела на косе, среди редкой растительности, заветный стебелек с пожелтевшими листочками. Неподалеку рос другой. Это было большой удачей — обычно корешки растут в отдалении друг от друга. Копалкой, сделанной из оленьего рога, Тынаку осторожно высвободила из податливой сырой земли корень и принялась за второй. Вдруг совсем рядом она услышала чьи-то шаги. Тынаку вздрогнула, оглянулась и... онемела от страха — перед ней стоял огромный медведь! Кайнын, оскалив страшную пасть, угрюмо уставился на нее, словно размышляя, как ему поудобнее напасть на эту перепуганную женщину. Ойкнув, Тынаку попятилась назад. Медведь фыркнул, но остался стоять на месте; Тынаку снова отступила и... упала в реку. Студеная вода обожгла тело, и это спасло ее. Она закричала, рванулась к берегу. Дно в этом месте было пологим, и ей кое-как удалось выкарабкаться.
