Исай Калашников - Повести
Осмотрелся. У озерка засаду устроить невозможно: кустарники, деревца растут далековато от берега. Пока пробежишь это расстояние, козы будут черт знает где. Засесть у тропы? А что, можно. Спрятаться есть где, и козы тропу не минуют. Худо, что даже малое движение воздуха по направлению к козам запросто выдаст его. Козы, они чуткие, а дух от него исходит густой и крепкий. Одежда-то вся пропиталась по́том.
Антон спустился обратно в лес, нашел один из великого множества горячих родников, разделся догола, вымыл свое тело, выстирал одежду, сапоги и те сполоснул. Теперь от него не будет за километр разить прогорклым запахом.
Место для засады выбрал на повороте тропинки. Очень удобное место попалось. Из-за веток стланика он мог еще издали заметить козу и заблаговременно приготовиться к встрече. Сел на караул под вечер. В лесу было очень тихо, время тянулось медленно. Солнце добела раскаленной сковородкой висело на одном месте, будто его привязали. Дома солнце и не замечаешь — виси оно на одном месте хоть трое суток, даже не почешешься. В избе прохладно от свежескошенной травы, натрушенной па пол, свежестью и медом пахнет. Любит Наташка пол застилать травой. Чем она сейчас занимается? На работе за коммунизм борется или дома? Какой день-то сегодня? Если воскресенье, то дома. Нарвет на грядках огурцов, луку, редиски, искрошит, заправит сметаной, натрескается как надо… Обожди же, я тебе все припомню! Я твои новые кудри расчешу, обратно раскудрявлю, дура этакая! Другая бы получала от мужа деньги и помалкивала, а то и спасибо говорила, а эта — нет, в сознательность ударилась…
Ближе к солносяду из травы поперла мошка. Не было никакой возможности сидеть тихо, смирно. Антон вертел головой, хлопал себя по щекам и шепотом ругал гнус самыми последними словами.
Ни вечером, ни утром козы не пришли. Измученный мошкой, Антон спустился ниже и увидел, что козы шли к озеру, но остановились, потоптались на месте и повернули обратно. Им как-то удалось унюхать или услышать его.
— У-у, подлые! — погрозил он лесу кулаком, вкладывая в это слово всю злобу, жегшую нутро.
День провел поблизости от ущелья, бродил по лесу, разыскивая грибы, луковицы сараны. В низине наткнулся на продолговатые листья дикого медвежьего лука — черемши. Обрадовался. Но черемша успела состариться: листья — толстые, грубые черенки одеревенели. Немножко грибов и две луковицы сараны сил ему не прибавили. Вечером вернулся к тропе.
На этот раз он решил действовать иначе. Выбрал дерево с толстыми ветками, залез на него, повис над тропой. Теперь козы не учуют… Но и эта ночь прошла без пользы. У него уже не хватало сил злиться. Спустился с дерева, поплелся осматривать заметки на тропе. Следов на них не было: козы, настороженные прошлый раз, не приходили совсем. По-доброму надо было уходить отсюда, искать какое-то другое пропитание, но он не знал, где искать, что искать. Раньше думал: тайга для него все равно, что дом родной; оказалось, она хуже тюрьмы — там, по крайней мере, кормят.
Остался еще на одну ночь. Экономя силы, не пошел даже искать грибы, целый день пролежал в тени под скалой. Солнце было еще высоко, когда он устроился на ветках, вытянувшись во весь рост. Прождал до темноты, вложил нож в ножны и тут же, на ветвях, уснул коротким, чутким сном. Проснулся, едва начало отбеливать. Снизу, из леса натягивал легкий ветерок. За вершины гор зацепились хлопья облаков. Вскоре они осветились лучами еще не взошедшего солнца. Антон повернул голову, вгляделся в ту сторону, где петляла тропа, и замер. По ней неторопливыми скачками двигалась коза. Антон весь подобрался, напружинился, как рысь, готовая к прыжку, стиснул рукоятку ножа. Он боялся одного: в последний момент коза учует его, остановится и прямо из-под носа убежит обратно. Но коза чуть приостановилась, повела ушами и скок-скок, все ближе, ближе… Вот она уже в десяти шагах, в пяти… Пора! Антон метнулся вниз. Заслышав треск, коза с быстротой молнии бросилась в сторону. Антон всем телом шлепнулся на землю, заскрежетал зубами.
Теперь стало окончательно ясно, что мяса он не добудет.
Он опять вернулся к болоту, где, как предполагал, переправлялись те трое. Но и на этот раз не решился отправиться в опасный путь через топи. Стал поблизости собирать грибы. Ходил отощавший, тяжело опираясь на палку, разрывал бугорки листьев, хвои, однако грибы редко где прятались. Однажды из-под ног выскочила зайчиха с двумя зайчатами. Забыв обо всем, Антон бросился в погоню. Бежал, подняв над головой палку, сверкая черными глазами, оскалив зубы. Ветки хлестали по лицу, царапали щеки. Зайцы серым дымом растаяли в кустах, а он все бежал и бежал, пока не запнулся. Упал на косогоре, выронив палку. Сердце, как молот, колотило по грудной клетке, дыхание было хриплое, будто у насмерть загнанного зверя. Он рванул воротник рубашки, сел, подумал: «Скоро спятим с ума, Антон».
День сменялся ночью, а он ничего не мог добыть и все больше слабел… В голове не осталось никаких мыслей; испорченной пластинкой в ней звучало лишь одно-единственное: «Есть хочу, есть, есть!» Уже не хватало терпения жарить найденные грибы, ел их сырыми.
Как-то раз наклонился над лужицей — хотел напиться — и отпрянул. Из воды глядело желтое, изможденное лицо. Диковатые глаза, тонкий, большой и острый, как зубило, нос, клочковатая, неряшливая борода с застрявшими в ней соринками — это был он!
Тут Антон опомнился. Что он делает, о чем думает, на что надеется? Сколько ни кружись по лесу, от смерти не отвертишься, Надо идти. За болотом он может найти охотничье зимовье. В них для случайных путников всегда есть немного еды, А может, наткнется на каких-нибудь геологов. В крайнем случае, доберется до реки, свяжет две валежины, поплывет. Хотя полумертвого, но река к людям вынесет. А тут оставаться, наверняка каюк…
На берегу болота он вырезал длинный шест, переобулся, переложил спички из грудного кармана под кепку. Рюкзак не взял, достал из него лишь кружку, прицепил к поясу.
Близ берега воды было всего по щиколотку, дальше немного глубже, но дно, сначала крепкое, затравеневшее, становилось зыбким, податливым, словно перина: оно прогибалось, пружинило под ногами. Антон шел, как ходят незрячие, шестом прощупывая дорогу. Чем дальше, тем зыбче, ненадежнее становилось дно. Шест то и дело протыкал пружинящий слой водорослей и погружался в вязкую грязь. Антон остановился, оглянулся: не вернуться ли назад, пока не поздно? В это время зыбучая опора под ногами продавилась, и он ухнул в болото. Вокруг забулькали пузыри воздуха, выжатого из одежды; теплая вода, жидкая грязь мягко и ласково обволокли тело. Попробовал опереться на шест, однако он, как игла в мыло, вошел в болото. Выпустив шест, Антон схватился за водоросли. Они оторвались, запутались меж пальцев… Ничего не соображая от страха, хватал обеими руками ослизлые плети водорослей и увязал все глубже. Вода подпирала подбородок; еще немного — и ржавая, отвратительная жижа хлынет ему в глотку…
