Александр Мартынов - Работа на лето
— Езжай молчи, — лениво сказал Мачо. — А в 99 м опять наши пришли. Я Сашку в детдоме оставил, а сам к десантуре прибился. Типа сына полка. Вот там хорошо было… Я даже думал Сашку взять, но побоялся — вдруг случайно пристрелят, бои шли… Я сам воевал. Ну, не так чтобы, — он поправился, — но приходилось ленты подносить, патроны, в госпитале помогать… всякое такое. А в 2001 меня пулей в бедро хватило, когда я за водой ползал, мне двенадцать как раз исполнилось… Тут начальство и приказало — в Россию, от греха подальше… Хорошо ещё, Сашку помогли забрать. Ну и мы в Остроге в детдом попали… — Мачо ругнулся. — Лучше бы в Чечне оставались — хлебнули мы в нём за год…
… Детдом оказался — впопыхах военные толком ничего не проверили — одним из десятков похожих на него детдомов демократической России, где неофициально, но чётко поставлена одна педагогическая задача — морально (а при случае и физически) уничтожить как можно больше русских детей. Вечное безденежье, скудная еда и тоска ещё могли бы переноситься, окажись среди руководства достойные люди. Но это были либо алкоголики, либо откровенно равнодушные бестолочи, либо садисты. Побои и издевательства были повседневным явлением. За год Мачо провёл в карцере — узенькой каморке без окон и вентиляции, куда «воспитанника» сажали голым и в зимний холод при +10 и в летнюю жару при +50 — больше двух месяцев. Сашену тоже «везло» — как, впрочем, и другим ребятам. Начальство было неистощимо на выдумки…
… Например, девчонку могли заставить с пацанами в баню идти, — говорил Мачо, подталкивая коня пятками. — Одну заставили целую неделю есть из тарелки с пола, руками… А пацанов заставляли по спальному корпусу ходить в одних трусах, но не просто так, а порежут их бритвой на ленточки — и вперёд. Это даже хуже, чем если просто голый. Стыднее.
Генка подумал и мысленно согласился с Мачо. Голый человек может — назло врагам! — вести себя с достоинством, пусть и с последним. А если на тебе какой-то шутовской наряд из ленточек… Генка представил себе, что такое кто-то попробовал бы сделать с ним — и пришёл к выводу, что такой оригинал прожил бы ровно столько, сколько ему, Генке, потребовалось бы, чтобы оправиться от изумления.
Около секунды.
— В общем, дошли мы там… — продолжал Мачо. — Мы бы сбежали, многие бегали. Только мы же совсем не местные… — он улыбнулся, — правда не местные, и Сашену всегото было, а как я его оставлю? Ну и терпели… А потом раз — и комиссия, ну и попали наши начальники под раздачу, да ещё как. кто-то из ребят сбежал, но не просто так, а в Москву рванул, жаловаться. И повезло… Нас сперва хотели в другой детдом, потом какая-то сучка из Штатов начала на Сашена прицениваться, ей уже разулыбались вовсю, а он ей в машине все стёкла камнем побил, у неё живо аппетит пропал.
— Чего, так в Америку не хотел? — окликнул Генка Сашена. Тот дёрнул плечом, а Мачо объяснил:
— Да при чём тут Америка? Ты что думаешь, те, кого усыновляют
у нас, правда, что ли, в Штаты попадают? Не, ну кто-то попадает, да, для всяких там комиссий и такого прочего… А большинство увозят или в Таиланд в публичные дома, или в Голландию, на порнушные студии. А потом просто убивают… Не знаю, как бы там у нас дальше было, и тут нас тётка нашла, матери сестра. Мы и знать про неё ничего не знали! Как наехала на всех! А с ней ещё такие ребята приехали, Сашен мне шепчет, уцепился за локоть: "Ой, она, наверное, мафиозница!" Мы же тогда не знали про село и про всё… А она хорошая оказалась, — Мачо вдруг искренне улыбнулся, зубы блеснули в темноте. — Крикливая очень, ругачая, а сама добрая и щедрая. И муж у неё, дядя Игорь, хороший, на все руки мастер, молчаливый такой… Только у него запои бывают, раз в три, в четыре месяца — сорвётся и ну буянить, а тут у нас за это штрафуют, и вообще…
— А свои у них есть? — поинтересовался Генка.
— У них был сын… Его в Таджикистане убили, в 92 м, он прапором служил в погранцах… Здесь осторожней, спуск.
Генка различал, что лес отступил и разошёлся в стороны, словно распахнутый плащ. Тропа по склону спускалась в долину узкой речки, прихотливо петлявшей в берегах по лугу, на котором серебрилась трава — а дальше снова начинался лес. Нигде, кроме неба, не было ни огонька. От всей этой ночной картины веяло такой величественной жутью, что Генка передёрнул плечами.
— Ничего себе… — вырвалось у него. Он поездил по России и видел разное, но не такое.
— Красиво? — Мачо кивнул, отвечая на свой вопрос. — Красиво, я знаю… Воон там, левее, — он встал в стременах, — там днём уже можно наши поля разглядеть. Но полей у нас немного, только для собственного прокорма. Поехали, поехали.
— Тут только русалкам бегать, — выразил наконец Генка вслух свои чувства, когда они уже пересекли луг и снова ехали лесом.
— А кто тебе сказал, что они тут не бегают? — поинтересовался Мачо. — Тут ещё и не такое может случиться, я серьёзно говорю.
— Ладно, ладно, я всё понимаю, — выставил ладонь Генка. — Местные легенды в обработке для приезжих.
— Да не приезжает сюда никто, — серьёзно возразил Мачо. — Вернее, кто приезжает — тот почти наверняка остаётся. Это ведь знаешь какая земля? СЛАВИЯ, северная Русь, самая чистая, самый центр, слышал? Тут ни хазар, ни татар, ни литовцев, ни немцев — никаких завоевателей не было. Она их отталкивает. Бывает, разные новорусские с иностранными партнёрами у сельсовета купят путёвку, лицензию, всё по чину, приедут охотиться — наши не отказывают никогда. День максимум пройдёт — и они обратно катятся, мямлят "охота не пошла", "не катит чегото", а один прямо сказал: "Не, у вас тут страшно!" Вру, — поправился Мачо, — было одно исключение, немец приехал. Четыре месяца прожил, чуть фирму свою не разорил отсутствием, уезжал — плакал. Но он был настоящий немец.
— А бывают и ненастоящие? — уточнил Генка.
— А разве "новые русские" — настоящие русские? Шелупонь. И у немцев такие есть, и в основном наверху, как и у нас.
Генка опять не нашёлся, что ответить. А Мачо продолжал:
— Я вот тоже, увидел — и сразу влюбился. Мне даже кажется, что я всегда тут жил. Это генетическая память — память предков, нам рассказывали.
— Генетическая память? — Генка задумался. Он читал об этом, но как-то мельком. А сейчас — на одно коротенькое мгновение, но отчётливо! — ему вдруг показалось, что он уже был здесь когдато…
… Нехотя светало, как обычно бывает летом. Рассвет — ранний, прохладный — взбодрил качающегтся в седле Генку. Они ехали через расползающийся над полем туман вдоль речки, впереди виднелась полоса очередного леса. В траве скрипел и скрипел коростель — казалось, он следует за всадниками. Сашен, оторвавшийся от старших, вернулся рысью (он сидел, как влитой, ровно поднимаясь и опускаясь вместе с конским телом), предложил:
