Анри Кулонж - Шесть серых гусей
— Вполне возможно, — произнес Креспи мечтательно. — Может, ты и прав, Джанни… Как там поется в «Риголетто»77: «Сердце красавицы склонно к измене…»
Он вполголоса начал напевать знаменитую арию.
— Если бы не брачный контракт, нас бы не было в Неаполе, — продолжал он. — Нет-нет, я женился на очаровательной женщине. Ее настроение не могли испортить даже мои бесплодные и сухие занятия математикой. Не так ли, Джанни?
— Его сиятельство имеет право так думать, — осторожно ответил Джанни.
— Ладно, все это теперь в прошлом… — вздохнул Креспи. — Как и ужины, которые мы устраивали в честь артистов после премьер…
— Всегда свежая рыба из залива и лимонный шербет, — уточнил Джанни.
— Это тоже была своего рода традиция… Я принимал здесь божественную Сезанцони, Федора Шаляпина, Тито Скипа78 и великого Беньямино Джильи79, Джильду делла Рицца и маэстро Масканьи… Помнишь, Джанни, как Джильи после обеда пел «Luna Rossa»80…
— Надо сказать, что он очень любил ваше «Лакрима-Кристи»81, ваше сиятельство.
Креспи выпрямился.
— Какую великолепную мысль ты мне подал, Джанни! У нас наверняка осталось несколько бутылок.
Пол начал выказывать признаки раздражения. Ему вдруг показалось, что он участвует в тщательно отрепетированном спектакле, который устроили два старика, разыгрывающие настоящую неаполитанскую комедию, пытаясь забыть о действительности. От созерцания накрытого стола его аппетит усилился, и он пожалел, что не захватил из столовой какой-нибудь еды, которую при случае мог бы вытащить из кармана. Но теперь речь шла не о воспоминаниях. Джанни покинул столовую и через минуту вернулся с бутылкой, горлышко которой было обернуто девственно-белой салфеткой. Он налил немного вина в рюмку дона Этторе, который благоговейно поднес ее ко рту.
— Черт возьми, Джанни!.. Это тебе не морковный сок.
— Уж точно нет, ваше сиятельство! Это ваше вино. Ваше вино с вашим гербом на бутылке.
— У меня виноградники в предгорьях Везувия — настоящее волшебное кольцо Вакха, окружающее поместье Вулкана, — пояснил дон Этторе с преувеличенным одушевлением. — Плохо только, что с начала войны за ними никто не ухаживает, и меня предупредили, что немцы, отступая, заминировали их, чтобы перекрыть дорогу к аэродрому, расположенному ниже по склону. Это бутылка тридцать девятого года… Наш последний урожай, да, Джанни? К счастью, это был хороший год.
Он наклонился к Сабине, которая попыталась отказаться:
— Простите меня, синьор Креспи, но я не могу пить вино на пустой желудок. Я могу затянуть арию из «Аиды», и вам это может не понравиться, особенно после певцов, о которых вы рассказывали.
Дон Этторе замер и задумчиво смотрел на нее, словно оживляя в памяти длинную череду прекрасных лиц оперных див, взволнованных только что исполнявшейся ими музыкой. Пол тоже любовался ее изящным профилем под золотым шлемом волос. «Неудивительно, что Жюэн обратил на нее внимание», — подумал он. Она почувствовала, что он за ней наблюдает, и настороженно обернулась.
— Если бы я знал, то захватил бы банку тушенки из пайка — только для того, чтобы съесть ее из красивой тарелки, — прошептал он, чтобы успокоить ее.
— Раз ничего больше нет, давайте ваш джем, — попросила она тихо.
Стараясь, чтобы хозяин дома ничего не заметил, он передал ей под скатертью упаковку. Она улыбнулась и начала жевать липкую сладость, пряча ее в ладони, как девчонка. Его охватило ощущение счастья, какого он не испытывал с того времени, когда думал, что во время лодочной прогулки по Чарлз-ривер влюбился в некую Энис. Вино подмигивало ему из хрустальных бокалов, как та синьорина, на которую намекал Джанни. Он выпил, закрыв глаза с пылом истинно верующего человека.
— Капля блаженства в готовом обрушиться мире, — вздохнул Креспи, словно угадав его состояние. — Мои слова следует понимать буквально: этот двухсотлетний дом, где прошла вся моя жизнь, доживает последние дни. Каждый вечер я ложусь спать с ощущением, что ночью он рухнет и похоронит меня под обломками. В соседнее здание в начале июля попала бомба, и я боюсь, что скоро здесь будет слышен только грохот падающих стен, а не музыка.
— Не все так мрачно, дон Этторе! Мне кажется, дом еще достаточно крепок.
— Он больше не может опираться на соседний особняк, и я вынужден подпирать разными бревнами и балками стену, выходящую на площадь Сан-Паскуале.
— Вам, наверное, было очень страшно, — сказала Сабина.
— Джанни тогда тоже уехал к матери, что его и спасло. Я же мог погибнуть в самом центре парка вилла Коммунале под обломками кафе «Вакка», в которое всегда ходил. Когда его разбомбили, я как раз шел туда. Я очень его любил, оно было дорого всем коренным неаполитанцам вроде меня. Это был еще Неаполь восьмидесятых. Там пили марсалу из цветных рюмок. Потом я часто слушал духовой оркестр, игравший в беседке в парке… Да, это случилось тринадцатого июля, за несколько дней до того, как разрушили церковь Санта-Кьяра. Я распластался на земле, не понимая, что бомбят не только кафе, но и весь район, прилегающий к парку. Как только бомбы перестали падать, я бросился к дому. Повсюду валялись камни, начались пожары, слышались крики… Это было ужасно. Когда я прибежал сюда, то увидел Домитиллу, появившуюся из-за стены дыма, растрепанную и простирающую руки, как сомнамбула. Она кричала: «Дом сейчас упадет на нас, дом сейчас упадет!» Я взял себя в руки и попытался успокоить девочку… Само собой, ее отца не было дома.
Волнение мешало ему говорить. Повисло молчание, и Пол услышал, как где-то далеко бьют часы. Он через стол перегнулся к старику:
— Синьор Креспи, понимаю, какие испытания вам пришлось перенести, и благодарю вас за то, что вы угостили нас в такое время всеобщего дефицита этим восхитительным нектаром, но я не забыл о нашем деле, которое, увы, не располагает к возлияниям… Опишите мне эту девушку.
Дон Этторе, кажется, посчитал его вопрос праздным, если не нескромным.
— Я собираюсь допросить ее в госпитале, — уточнил Пол. — И намерен проверить все…
Глаза старика забегали.
— Могу я сделать вам признание? Из тех, которые делают только случайным знакомым? Два или три месяца назад Домитилла стала радостью этого дома. Настоящим утешением для нас с Джанни. Маленькая шестнадцатилетняя танагрская статуэтка, которую отец держал взаперти. Может быть, он боялся, что она свяжется с сомнительными личностями, которые бывали у него в гостях. Хуже всего то, что он не мог ее нормально кормить. Сколько раз нам приходилось — не так ли, Джанни? — подкармливать ее из нашего скромного пайка… Но иногда я даже радовался, что у нее такой отец, иначе она не искала бы убежища здесь, у нас.
