А Чжимбэ - Сокровища Мельк-Тауза
Искал удовлетворения Бушуев в молчаливой работе. Он вынимал бумагу и торопливо покрывал ее неровными рядами строчек.
Сальфо сидела рядом и внимательно следила за пером Бушуева. А когда Бушуев исписал несколько страниц, Сальфо критически осмотрела их и произнесла:
— Когда бумага была белой, то она казалась лучше… Зачем ты пачкаешь ее.
— Я хочу чрез эту бумагу рассказать людям о том, что видел!.. — ответил Бушуев.
— Ты можешь сделать это иначе… Позови всех и расскажи… — предложила Сальфо.
Бушуев задумался. Но думал он не о том, как выполнить предложение Сальфо. Он спрашивал себя: растет ли Сальфо в своем развитии? И если растет, то нельзя ли ускорить этот рост? Перебирая свои впечатления, Бушуев видел, что если Сальфо не постигла законов городской жизни, то до известной степени она приняла город и примирилась с ним. И это было большим достижением. Необходимо это достижение углубить и расширить.
Бушуев остановил внимательный изучающий взгляд на лице Сальфо. Глаза его неожиданно заметили какую- то шероховатость с левой стороны носа над ноздрей. Такого странного нароста у Сальфо раньше не было. Бушуев нагнулся к лицу Сальфо и тревожно спросил:
— Что это у тебя?
На вопрос, Сальфо ответила довольным смехом.
— Айши проткнула мне нос, вставила кончик гусиного пера и залепила воском!.. — произнесла с оживлением Сальфо и осторожно прикоснулась пальцами к шероховатости на носу.
— Зачем ты сделала это?.. — недовольно спросил Бушуев.
— Как зачем?.. — удивилась Сальфо. — Все замужние женщины делают это. По праздникам они вставляют сюда золотые пуговицы и становятся еще красивее… Я также сделаю себе звездочку на лбу. Я сделала бы ее давно, но у Айши нет пороха. Дай мне порох, и тогда Айши проколет мне кожу на лбу и натрет ее порохом.
— Нет, нет!.. — заволновался Бушуев. — Не надо делать этого. Я не разрешаю тебе уродовать себя. Это — очень нехорошо!
Большими недоумевающими глазами смотрела Сальфо на Бушуева и не понимала.
— Но у всех женщин это есть… — сказала она растерянно.
— Это делают только иезидки, а у других женщин этого нет!.. — возразил Бушуев.
— Но я — иезидка, и, значит, я должна сделать это!.. — настаивала Сальфо.
— Ты — иезидка, но не все иезидки делают такие вещи, — стал придумывать Бушуев доступные пониманию Саль- фо доводы. — Это делают только очень бедные иезидки, мужья которых ходят в рваной одежде и переносят тяжести. Я и ты носим дорогую одежду и не работаем на улице. Значит, ты не должна делать того, что делают другие иезидки. От этих пуговиц и звездочек, их лица становятся не лучше, а хуже.
Сальфо внимательно слушала и не возражала.
Проделанная Сальфо операция обеспокоила Бушуева. Надо что-то предпринять для того, чтобы изолировать Са- льфо от нежелательного влияния окружающих ее людей.
Влияние этих людей имеет хорошие и плохие стороны. До настоящего времени Бушуев не обращал на это внимания. Отрицательное воздействие среды не имело реального проявления. Но теперь Бушуев задумался над тем, что Сальфо от окружающих людей восприняла многое, что может быть не получит отражения на ее внешности, но положит отпечаток на взгляды и представления и изуродует их.
Раньше Бушуев не прислушивался к рассказам Сальфо о ее встречах и разговорах. Теперь он решил внимательно выспрашивать Сальфо обо всем. Надо контролировать каждый ее шаг, каждое слово. Надо вносить поправки к каждому впечатлению, к каждой мысли.
Работа была отложена. Все внимание Бушуева снова сосредоточилось на Сальфо. Сальфо доставляло удовольствие сообщать Бушуеву о всем виденном и слышанном. Она выполняла это с радостью и охотой, как какую-то приятную работу.
— От гробницы шейха Адэ приехали святые люди!.. Очень большие святые!.. — сообщила однажды Сальфо.
— Эти очень большие святые ходят по поселкам иези- дов и берут у них деньги?.. — с добродушной иронией спросил Бушуев.
— Да, но они показывают всем синджак!.. — ответила Сальфо.
— А ты знаешь, — произнес Бушуев, — чем больше святой человек собирает денег, тем меньше в нем святости… И если эти очень большие святые приехали за деньгами, то они приехали не по святому делу.
Сальфо задумалась над словами Бушуева и не досказала мысли.
Очень большие святые были эмир с кавалами. Эмир остановился на окраине города в полуразвалившемся и брошенном всеми строении. Эмир со свитой выходил на шумные улицы и с недоумением наблюдал необычную жизнь. Эмир никогда не выезжал за пределы Моссула. Это был первый большой город, который увидел он. По мнению эмира, город жил дикой, непонятной жизнью. Огромные здания были нелепыми и весьма неудобными постройками.
На улицах шла бестолковая сутолока. Город казался сборищем сумасшедших, наслаждавшихся торопливым движением и толкотней. Находил эмир и кое-что привлекательное у города. Он останавливался перед витринами магазинов, жадно вглядывался в драгоценности на встречных людях и думал:
— Если бы Мельк-Тауз вернул ему военную силу прежних эмиров, если бы в его распоряжении были полчища отважных вооруженных всадников, тогда неудержимой лавиной ворвался бы эмир в этот мирный город, вырезал бы всех сумасшедших людей и захватил бы богатую добычу. В этих огромных и неудобных для жилья домах приготовлено для эмира много хороших вещей. Беда только в том, что эмир лишен возможности взять это.
Город шумел и суетился днем, но к вечеру он уставал, а ночью стихал и лежал, как вымотанная долгой ездой лошадь.
Была непонятна шумная жизнь города, но в эту жизнь паутиной вплеталось понятное эмиру. И с наступлением темноты и тишины эмир обходил людей, живущих в городе своей особой жизнью. По окраинам города ютились люди, и жили они в таких домах и лачугах, в которых уже никто, кроме них, не соглашался и не мог жить.
По темным и безлюдным уличкам и переулкам совершались странные шествия. Впереди двигался гармонист. Он извлекал из двухрядной гармонии тихие нежные звуки. Несколько музыкальных вариантов из уличной песенки «Я больная с кровати встала» запечатлелись в голове му- зыканта-иезида. Он не знал слов этой песни, не понимал значения их, но простой, бесхитростный мотив, немного печальный и вместе с тем задушевный, он воспринял и теперь наигрывал его, услаждая слух святых людей. За гармонистом шел эмир. Он был торжественен и важен. Музыка доставляла ему удовольствие. Музыка, сопровождавшая его, подчеркивала его значительность. За эмиром цепочкой вытянулись кавалы. Они не имели возможности проявить свои таланты. Это был чужой город, с чужими людьми и чужими порядками. Здесь нельзя было скакать и петь. Скачущих и поющих тут, говорят, ловят и куда-то сажают. А так как никто не знал, кто и почему занимается ловлей ка- валов и куда пойманные кавалы сажаются, то желающих прыгать и петь не было. Неизвестное всегда кажется страшнее, чем оно есть в действительности. И кавалам казалось, что пойманных на улице людей сажают в глубокие холодные колодцы, а в колодцах — темнота и сырость. Кавалы прислушивались к печальным звукам гармоники и грустили.
